ДЕБИЛИАДА
Часть 1
Черные если
самолеты - ты беги, гибель. Бельмо морем мёртвым мыло. Ложка каши шипов повар
варвар варит. Яблоко котится , сядем мыши, шире реки, кинем мост туда, далеко
конец цвета, там - моя яблоня -- няня.
Купим мясо
собачье есть; тьма аптечного омертвения...
Я присяду, упаду,
душно. Но не едем, ем мысли лица цапли.
Охотник Николай
лай собаки баки забивал. Алкоголик, ликом мокр, в крови видит тушу шума
Матрёны. Нынче человеку курица - цапля. Лягнёт топором морду дурацку; курит
тютюн юнец. Цапли лижут жуткое кое-что; только конец царству вурдалаков. Калека
карьеру рубит, танцует тупица, аборт, танец цапли, личинка кастрюли ливерной
колбасы сыта.. . Тамара рада дару рубать тупым мордом мясной корпус...
Дерево водит
треногу губернских ходоков. Овен несет тела лабиринтом. Томится яблоня
ядрёношейных хрящей; ей богу, губа батюшки юшки кипячёной ой хоца!
Харю юшкой
ополоснув, вытер рубанком морду. Думал любовные любы. Ежеля лихорадит тебе - беги
исповедаца цапле лесом мокрым морю...
Баян нарядил
лицом омовен несется ядрен Николай. Ай! лупит тюфяком комнатным. Мечтает
творчески кирнуть трясуху. Умочил любиму Мурку, купцу упродал. Алкохоль. Левых
выходцев евреев ведет торговать туды, дыру, угу... Базар радостей, евреи
искупились. Свет томится. Сядет. Телке кепку купил. Лабаз базарный. Николай
лохмат тако кобель лысый сидит. Ползет Товарищ щукою юшной, шо освятлен ночью
Юсуп упился ядом дома; матом тома макулатуры рыбу угощат тишиной.
М****ван- нацист
ступил лестницу ума макаки. Килограммом мысли ликует. Тако. Одинок Коля ляжет,
трактир русалкою оволшебнит, нитями мины нынче челюсти тину ужират.
Телефон
телефонограмму.
Мужик уши ширит
токмо морда даровита. Тащит туды дыры рыбьи искать. Тиною обвязан ныряет. Туши
шифера разбивать требует теща. Хату убелить тараканами-милашками.
Тверд дуб.
Бэтмены нынче человеки-камикадзами зырят, тулоголовые.
Черные если
Бэтмены найдуг тебя - беги, гибель.
Цапли либо бомбят
бятли, либо борятся с яблонями: мир рыбам менять.
Туды их...
* * *
Тяжко Коле лесом
сомов выловить. Требует тёща англицку куртею, юлой ошивается. (Сядет, детство
вспоминат, а тут таракашки кишат, травки китайской коловерть туманом мчится).
Бятли имперские,
еловые. Чуть трухануло ломом можеввеловым, вымылись лиственною опарою... Ропчет
требунец цапле летающей, ей нову усладу. Думает теперича: частные едальни
известны нехорошею шерстебитней немощной.
Ночь. Чамки
кинулись субботничать, тепло ловят; туманным майонезом мох охладевают. Эх,
раздолье!
* * *
Урбанизацыя нынче
человека малороссийскаго городом манит. Нити интимные ежевятиной оморозились,
лисотропием замахудрились, сероглазием медведя дятлонулись и лопнули, исчезнув
уводнем.
В субботник
Николай лай бригадира разобрав, взвалил Любу утряную, Юсупову удоньку. Кушель
лодии избрал лысиной однобортной. Живет.
Холодильник кипит
томлением мяса, сала, антифриза. Зараза, раза три рихнувшись, Снимает туфлю
любиму, мурлычет томно носом мокрым, молится, яблочек кушать требует тихо...
* * *
Тишина напрасно
сном нудила.
Лагерных хмырей
едой давила.
Лапотник Николай
ладаном мозги искушал, вкушал алкохоль, ловил лобзики китайские, Европу умочную
юдой обматеривал.
Сталинские
енкеведешники кинули Колю, любимца цапли, лишаи изобретать, телевизор рыбьим
мозгом малювать, тянуху хулить топорную. У-У-У.
Урод, доллар
армянский китайцу упродал; далеко кожа жабы бычни Николая лагерного огородила. Теперича
частник Николай тюряжную юшку кушает, трусы сыромятные носит, парашу шухерную
уволочью человечит. Торчит.
А в Никарагуа
аферисты стельки кирзовые вазелином мажугь. Трещат автоматами. Мирных хмырей
режугь, тяранят трудящихся: " Дайте теперь мир рыбам, раки!"
Сильвестр
Сталлоний Николаю лайкову вульку купил. Лицедей дело лободит, танцепляс, лясы
сырые ребячит. А Сталин Николаю лагерь гермафродитный и прописал, салаге. Вот
так Коля стал космонавтом тамильскям. Могар. Розы растит, тащится, снег гребет.
Кругым мэном стал.
* * *
Осень натянула
амебе ежовый отморозень. Нажелтеля листья ягодицами и провалились в трусы
сырого огорода дачного. Город дремал ливнем. Немой одиночка как бы блевал в
алюминиевую урну, упившись сивухою. Трава волчья. Я?!
Бредет телевизор
рощею... (тоже ведь душа).
Черви, видя яйца
цапли, липнут к утопической книге "генерала" - лакомство
отвратительное. Дождь думает о трудностях химерской индустриализацыи. Дым
мохнатый.
Природа...
* * *
Дедмороз, зачав
валенки, испугалси...
Синий нос
сопливит тройным мазутом. Минуты тычат тикалками мирян незваных. Ходит
Дедмороз, зычит ткемалевую юлу. Успокоится, сядет. Только корни исподволь
лезут, тонкие, европейские. Фортопыжики измену учуяли. И решили лизнугь трубу
бульдозера Аристотеля, либо обмануть тонну урана на спор. Я -- свидетель
любодейства Вареника карбидного и кастрюли исполненной.
Всё. Я говорю:
всё!
Калечина Надя
дятлом может тубы бывало лопать. Тихим местом мрак кошачий чист. Тиран ночи
епархию Юпитера разбил ложечкой кованой. Врач-психиатор режет труды
Достоевского - горемыки, издеваеца, скотина.
Арийский клоп
потеет тузовым мелкоблюдством. Отвёрточное новогодие диванит террористский
кирпич чудодейственный. Ночь чинарей ребячьих хаосит, трясясь в судную
нудистско-кооператорскую кухню. Действенность теперешнего обывательства
антиморковного омрачает талдыков, овеянных химическим манилом. Ломота коррозит,
что только комплексы сыра радуют требунцов Таллиннских. Их хрюши шилят толику
убоищных хляв.
Нацыоналисты
тыткают тягло ложками, использованными мимо. Могут и в Германию юхнугь. То-то!
Неспокойно нонче
в Чернобыльском мире. Реки кира разливаюца. Царя рядом дом мыльный.
....Нырнугь в
тухас Сталинский, и ни гу-ту.
Деревня ягодная
яйцами икру ругает. Тупая.
Хромая маялась
солитером и омертвела лапиным минусом.
Хлеба, бабки, и
нету!
Хлеба, бабки, и
не будет!
Смута такая!
И только Коля-
Николай арбуз задыкнув в Землю, хвать свой скафандер, и дёру, прямёхонько в
Байкокур.
Тикать отседа .
09.89 - 09.90
Часть 2
Рассыпался
палсовый инструмент ментальной опраксотиной.
Синий ёж жалеет
туриста Ивана; на белокаменный тойлет типа "Буран" смахивающ.
Констатация
циферной поэзии, формулировочной прозы и прочих проследов мозговых вывихов,
заставила, лапушка, коня, то бишь меня, человеколюба и людодея, вновь вынуть
тупой карандаш шариковый и заточить читивом мышью бумагу гудзонскую.
Вначале была
травма...
Травма родила
мавра.
Мавра родила
ракетно-ядерный удар. Удар оказался на самом деле румыном Раду. Раду уехал в
штаты.
И от Буша
произошли уши, наделенные способностью слушать, но кушать будет Аммель --
помесь суки и анусовой тушенки, закатанной по Хайвею Дангтаун-Шитбург, что на
Баттоксщине.
Но с этого места
начинается самое скоттское. (Не путать с Вальтером системы Скотт!).
Некий Троммель,
побочный выкидыш Бананы-мамы, этакий сан оф э бич (что значит "солнце с
берега"), являлся дальним мутантом по соседской линии идиотолога Авра
(Арва), который был сыном Мавра и сестрой ракетно-ядерного удара (Раду),
(румынско-подданный, лоялен к режиму жима), выкинул лочную юббу прямо на
мимолежащую щавелевую ую.
Скандал дал
далайцам цамскую скаму, приведшую мир к состоянию стояния ания. Это не могло
поглобиться сямкам, и они никнули в липовый вырезень, произростающий щючнее
Эмерсон-Лэйк Палмера Бичь. (Всё в штатах и в списках очереди на сдачу мочи
очищенной). Очень не по вкусу сучий чистофал оказался фалоссийцам
нью-пеновского военного округа. Ведь уя щавелевая являлась для них хамой. А
какая может быть хама, ежели хаму порочит лочная юбба. Ладно скаревая или
пунная... Но это была лочная!!!
Это уже глостьна!
Карая глостьна! И порешили далайцы, амерические ганцы и прочие флонмуфы дать
(не взять) троммелю большой люты. Троммель было понял свою не шлеко казистую
тюшку, да было уже тулатно. Не просто латно, а ту.
И так началась
большая и длительная шуутингская и битингская эпоха. Эпоха вака- вака и доглая
ночь длинных жодей...
Солнце цедило
лучи пота на Николаеву шею. Не брит, не варвар, но русич чудиевый был брат
Николай. Герой! Ройгер! Прямо целый рой Гера. Большоой рой. Да и геры крупные
такие, доморощенные!
Ну просто Диккенс
этакий!
Бывало, помница,
цапнуца они с Чарльзом за запоицей питьицы и вспоминат родную яму Фудзи. Как,
все-таки хорошо границеоткрытье!
Хош - сиди в
фудзиевской яме. Хош - готай опохмел в винных гребапобах молдовского ханства.
Демократия...
Кратодемия... Дэм.
Хранули в лету
Сталинские енкеведэшники и лагеря юродные.
История.
Давеча, помница,
нифига не было. Назвали: пудчь. Анкитов, датосолдов понаехало в Москву-матушку.
Папа-Джелтцин серчал: нямакоки понаглели, личники! Народ команда собираца и все
тугезером: ТУУ! Нямакоки сразу ощитинились и в "Капитанскую
громкость" и прянулись. Сидят теперича. Трусы сыромятные носють. Эпосы
крестьянско-пролетарские комедят. Клоунсы без своего клоунства.
"Защитим
рынок мышей от сыра!"
"Засырим
посевные площади героином!"
"Народ
заслужил!"
Служки этого
занародили.
Вспомнил!
Далайцы
сплюснулись с сямками и резанули арбуз красноточащий семенем и водой, водой
чистой, как труба водопроводная на Было-Черновской АЕС (не путать с
амерически-ганским вордом "ОУ, ЙЕЗ!", шо эрозумит: "О,
ДА!"). АЕС круто бомбанула, бетон с цементом разметав. До теперешних пор у
многих честных деялюдов яйца побаливат! Ух бомбанула! Труфно грохота нихто не
ощущат. А яйца побаливат. Без трусов раньше людодеи хаживали. Наивы.
Требовалось ухо заточить и в анкитах в город выезжать тонкуй свой чесануть с
даммами. Даммы не зырять на бананоносителей. Боле косят на мерседесу с ихними
трубами. Природой роды забыват...
Время...
Рука асукунилась.
Пойти зажечь чирками палочку со смоговой травой и вставить в полость ниже
ноузеса.
Курить людодеи
называт.
август 92
Часть 3
Павел
Худайбергенов
Этой Девочке
разорвал лицо Художник,
наложив на её
губы
тень своих глаз,
и в чёрной пещере
костёр лизал
языком
её грудь.
Нет, больше нет
человека.
Он утонул в
придорожной траве
ужасов.
А всё это от
того, что люди научились спать
снимая голову
на ночь
и на гвоздик.
А однажды из неё
вытек
через нос
весь мозг...
А Девочке
послышалось, что он сказал:
всё!..
И она слизала эту
белую жидкость
и стала писать
стихи,
похожие на
абсолютное ничто;
но кто-то
заметил,
что в них можно
найти спасение;
- а это так важно
слабым
мира этого.
Она так и не
узнала себя
в зеркале,
после того как
Художник нарисовал что-то,
и сказал:
это зеркало.
Но Девочка
заломила ногу,
и превратилась в
большевика,
чем страшно
напугала человека,
который рисует
красками
лица,
и не только оные.
Затем она
подарила ему цветок,
который вырастила
на своём бедре.
Но, заметив, что
он ей не верит,
сказала,
что это не
цветок,
а плевок
в его нежную
душу.
И за это Художник
нарисовал её ещё один раз,
и ещё,
до тех пор,
пока не пошёл
снег
пушистый и
призрачный,
как художничий
талант
дышать через уши,
которыми он
вообще почти
ничего не слышит,
и не видит,
как Девочка ходит
под его окнами
и бросает окурки
свозь занавесь
в любимую
жестянку
из-под
любимых крабов
в шелловском
масле.
Простой он
человек-то.
Его папенька и
матушка спали на сене
и жрали сено
русское и жили в хлеве
и прислуживали
свинской чете, у которых нос
как 5 копеек,
которых постоянно не хватало
художникову папе,
чтобы доехать на метро от Кремля
до своей
деревушки,
что на
Нью-Йоркщине...
...будто не люди
мы все одинаковые...
Нельзя сказать,
кто был красивее:
Художник, либо
эта приблудшая
старушка
похоронившая свою
молодость у разбитого корыта,
в котором она
купала своего новоиспечённого
художночка,
поливая его
лысину
некой волосатой
водой.
...А он так и не
улыбнулся...
Восстанавливая
живописные картины юродивого прошлого
хитрые историки
пытались внести в сладкое минувшее
свою амбициозную
и пошлую идею о национальном
возрождении
индейского племени, населявшего южные
окраинные
территории Малороссии,
что привело к
истинному повышению производительности
труда на
ассенизационных мануфактурах закарпатских равнин.
А что наш герой -
Художник и Девочка?
К зрелым годам
потусторонней жизни его стали звать
Павел
Худайбергенов,
чем снискал
большое фи у нацыоналистов.
Женщины же
среднего поведения,
напротив,
возлюбили его за
героизм, проявленный в 1492-м году
при освоении
новых пахотных земель
по ту сторону
реки.
На том и
закончились бумаги.
2.03.95
1