В. Нерусский.
Улица Животных.
* * *
Синяя
девичья мечта.
Катится
босая нагота,
Она
с ним ссосется навсегда.
А
по проспекту мировому
Идет
отличный Обезьян,
Он
ей не скажет по-другому,
В
нем – замечательный изъян.
Купила
бусы? Ну, давай,
Мечта
на бусы надевай,
Звони
в звонок, буди, буди,
На
хвост мотая бигуди!
Буди
ее, она – в капкане.
Зачем
искать в себе людей,
Когда
к великой обезьяне
Склонились
берега морей?
Глотая
плоские рубли,
Она
сияет, дева юга.
Съедобность
– лучшая подруга,
Иную
– вшею прогони.
Развитие
– такая мука!
Звезды.
Чешутся
светлые ноздри.
Она
на всегда на небе.
К
стулу прибиты гвозди.
Крутятся
в неге,
Крутятся
грозди.
Звезды
блестят между ног,
И –
поеданье немое.
«Я
– навеки», - кричит, - «море,
Море
незлое.
Придите
ко мне все те, кто с рублем,
Мы
вместе с вами на небо взойдем!».
Могилы.
В
кармане водка отдыхает.
Она
– прозрачная змея.
И
над землей опять летает
Смертей
невнятная заря.
Я
слышу их. Ступая смело
На
плоскость темных погребов,
Спадают
в сумрак черно-белый,
В
моря, где нету берегов.
Они
отъели и отпили,
И –
откопили, наконец.
Теперь
за пропастью могильной
Их
встретит жаждущий отец.
Я
наливаю водку в бледный,
Слегка
краснелый от зари,
Стакан
души простой и белый.
Я
пью за них, они могли
С
утра до вечера мечтая,
Куски
желания хватать,
И,
пожинанья обнимая,
С
собрата пенки собирать.
В
веселой жажде дни летели,
Но
вот закончились они,
И
накопленья отозрели,
И,
(черт!), к другому отошли!
Обапол.
Стоят
у края поезда,
В
ночной дали горит звезда.
Она
умеет вечер лить
И в
ночь огнем своим трубить.
Иди
в полночь, поезда,
Иди
и ты за край, звезда.
Купе.
Уставший дерматин,
Охват
дивана напряженный,
А
за окном – пролет картин,
Дерев
и листьев совершенных.
Картины
– глаза суета,
Лишь
отраженные цвета.
А в
ресторане – дым и чад.
Сидит
лишь тот здесь, кто – богат.
Страна
рабов не позволяет.
Она
воров предполагает.
Клонись
под злое, человек.
(Да
ничего, не долго век!)
Обапол,
мысли собирая,
Тоскливо
смотрит и молчит,
И,
пиво слабое вбирая,
В полночный
грот дорог глядит.
Обапол
едет на восток,
При
нем – портфели и свисток.
Улица Животных-2.
Смотрит
небо набекрень.
Узкий
лун при свете чахнет.
Золотеет
юный день,
Ночи
свет в подвале затхлый
Слышит
– радио скрипит,
И
придурок в нем вопит.
Словно
цепи, словно пух,
Если
жить – то не родиться,
Подо
мной – метровый ух
Адской
тряской веселится.
Выхожу.
Наверх иду,
Тонны
дум с собой веду.
Вижу
– Улица Животных.
Номер
два - ее зенит.
Здесь
животный царь сидит,
Защищает
быт съедобный.
«За
зубастых я!» И вот-
Крокодилов
цепь идет.
Обезьяна.
Лежит
и трогает себя,
И
трет рукою между меж,
И
громко радует себя,
И
тихо радует себя
Надеждою
надежд.
Блистают
вещи в голове.
Блистают
вещи на столе.
Блистают
вещи в гардеробе,
И
гардеробыствует блист.
Модуль.
Играю
ль я судьбою лживой,
Играешь
ль ты – не знаю я.
Как
обойти ее изгибы.
Сбежать
ли (может?) с корабля?
А в
голове твоей – рули.
Ты
ими в волю модули.
Лежишь.
Беру я нож садовый.
Хочу
трофей веселый, новый.
Беру,
несу твои мозги,
И в
них видны кусочки зги.
* * *
Сосется
по углам паук.
Комар
томится без простора.
Есть
человек. Он – вроде мух-
Он
землю точит, нету спора.
Научный
мальчик шелестит
Наверно,
белою бумажкой,
И в
голове его блестит
Ученых
блеклостей какашка.
А я
– Нерусский, я иду.
Когда
бы ты меня ни встретил,
Всегда
куда-нибудь иду!
* * *
Отдыхает
полость неба.
День
отжал ее теперь.
Голубая
ночи нега-
Открывает
дьявол дверь.
Посмотри
и утолися.
Жажда
странного – тоннель.
Под
душою пыльной – выси,
А
сознанье – в море мель.
* * *
Сияет
день, и ветер – как бальзам.
Но
обезьяну видно по глазам.
Кричит
поэт из радио «Маяк».
Зачем
спустился с гор сей як?
Поэзия
тонка, как слабая струна,
Не
может труд рабов воспеть она.
Но
прочь ее. Познай пути изъяна.
Открыв
глаза, ты видишь обезьяну.
Она,
вставая, говорит о том,
Что
новый конфетти быть должен всыпан в дом.
Что
без него на свете жизни нет-
К
чему любовь, к чему сияет свет?
И я
скажу – чего бы ты ни дал-
Души
порыв для обезьяны мал.
Поохав,
между прочим, вскинет с силой,
Рабочую
конечность, чтобы взять мобилу.
Конская грусть.
Сыпучие
меркнут костры.
Горы
от птиц в западле.
Медведи
прочь от игры
Застыли
в сонной норе.
Они
отдыхают толпой,
Лапу
сося непрестанно,
Только
конь под горой
Стоит,
словно листик банный.
Куда
ему? Осень – не мать.
Осень
дует от зада.
Хочется
в небо поржать
Рот
передзимней досады.
Хочется
видеть хлева
И
золотое гумно,
Где
веселятся хлеба
Перед
пекарней давно.
*
* *
Смотрю,
как вспаханы туманы,
Как
горы режут колеей.
Земное
равенство курганно,
И
ад струится под землей.
Там
дни мученья бесконечны.
В
глухой ночи ножы скрипят.
Их
искры в ночи – кровотечны-
Они
любить тебя хотят.
*
* *
Далеко
за далью
В
остывающей меже
Души
ночью варит
Ночи
протеже.
Потому
я знаю-
В
животе у матерей-
Те-
кто в смерти пали,
Только
только из ее дверей.
*
* *
Душа
– труба для разных газов.
Им
все равно – кто ты, кто я.
Боюсь
блистания алмазов
На
рейде злого корабля.
Когда
читается газета,
Сама
с собою, без пиплов,
Уже
шумят вдали клозеты.
Все
– в ожидании трудов.
А
Сорокин иль Сорокинд
Откроет
рот от А до Я
И
наблюет на компа винт
Опять
творенье для рубля.
Зерно.
Горит
зерно. Горит его лицо,
И
моровое слышно яйцо.
Улица Животных.
Дом 3, кв.13.
Я
слышал промеждевочкины слезы.
Тук
тук тук тук – по крыше кап.
Потом
– она мечтает ерзать
В
пришерстиненьи толстых лап.
Вот
–ткнула пестрый телефон.
Таков
он есть – рот скуки тык.
Спичковалка.
Пепельница.
Круглость
очков.
Учи-чительница.
Ей
опасен глаз злов.
Учебная
мимика.
Из
клетки в лёт – попугай.
Хочешь,
без вывиха
Шеи
– в окно мечтай.
Существительное
и глагол.
Подлежащее
и сказуемое.
А
король то – гол,
И
это – наказуемо.
Но
учителей в аду
Принимают
на сковороду.
Строго
на сковороду.
Без
ручки сковороду.
И
тогда, под масла шип-
Букв
взрыв.
Дым
– глаголы, запятые,
Лишь
салата сны немые.
*
* *
Утихает
ветер. Молкнет рот пурги.
Наступают
к ночи ништяки.
Хоть
любимого окна мне свет далек,
Я
иду за сигаретами в ларек.
Снег
бесится. Ненадолго, нет.
Я
люблю, когда дождя балет.
Когда
сердце каплям в такт стучит
И
любимая у ног моих лежит.
Пушкин и Пущин.
Встречаются
и курят в тишине,
И
звезды мрак воруют в вышине.
И
радио немеет от несуществованья,
И
глубина сибирских руд волнуется в изнаньи.
Берекян.
Немало
людей
От
скуки соснеют.
Немало
лесов
В
безмолвье елеют.
* * *
Волосы,
волосы,
Волосы
дорог.
Белые
полосы.
Я
разогнуться тебе помог.
Помидорье.
Машина
гибнет без разгона.
Промежность
гибнет без любви.
Но
на земле – превыше стона-
Быть
могут только корабли.
Все
остальное – кож хватанье
И
зажиманье мягких тел,
Потом
– в аду седом терзанье
И
сон на гвоздях черных сел.
Пока
же еду – Помидорье.
Мужлат
мужлатистый поэт.
Он
сочинил из слов минет,
Стихов
губернотараторье.
Прогнувшись
мыслею тупой,
Он
шевелит в слепом изъяне.
Для
поколения – немой-
Он
нужен красной обезьяне.
Скрипят
зуба! И кулачики
От
злобы к миру суетят!
Потом
идет. И вот – мальчишки
Его
на улице клеймят.
«Ты
– Лох!» Боясь, ступает дальше.
В
руках – чернила и звиздец.
При
нем, уставшему от фальши,
Приходит
Пушкину конец.
«О
чем вы пишите? И – кто вы?
И
что вы, что вы, наконец?
Кто
ваш отец?
Нет,
нет. Нам нужен помидор творец!»