Смертельный загильгамес
Cага о деяниях богатырских, она же эпос

Посвящается
Хармсу, Хлебникову и...

Преамбулатория.

Покрытый плесенью легенд, стоит в Шамбале Диснейленд.
И в дырах древних перфолент таится истины агент.
Горит печальная звезда, сияет старая. Езда
героев вечно не проста - всё сказочны места.
О, матерь-бездна, звезд полна! К чему ты, мама, на хрена?
Какая смоет нас волна? И в чём наша вина?
Деянья наши велики, как трёхэтажны матюки,
по мановению руки - рабы, гробы, венки.
Как тощ духовности бюджет! Он дефицитен, он - из жертв,
не жив, ни мёртв... ни мёртв, но мертв. И вечен титульный сюжет.
Широк накачанным плечом, самец с наточенным мечом
воюет то с параличом, а то и с Ильичом;
несётся в чёртовую глушь, несёт восторженную чушь,
спасает сотни юных душ и принимает душ.
А мы застывшие следим за всё геройствующим им
и так же, может быть, хотим, но на задах сидим.
При помощи избитых слов поведать вам уже готов
про резьбы сказочных болтов ваш тихий рифмолов:
здесь будет эпос заложён и для мужей, и для их жён,
здесь будет город поражён, но и не досожжён.

Итак, приступим, помолясь! (Перелистнули с тихим "хрясь").




Глава 1. Зачин-чинарём.

Взрывает небо грустный гром, в пещере мокнет гнусный гном,
лелея мерзостный геном и попивая крепкий ром.
Виляет руслами река, зовут русалки рыбака,
развязка сказки далека, завязка будет нелегка.

Рассвет и колокольный бой. Седлает поутру буй вой*
коня в попоне огневой и едет воевать с судьбой.
Лучится алая броня на крупе доброго коня.
- Остерегитеся меня! - Вороны взмыли, гомоня.

А у пещеры - великан, великорослый хулиган,
прочистил шомполом шотган и хлопнул водочки стакан.
Но богатырь, вошедший в раж, поймал неистовый кураж,
и пусть трепещет наглый страж и прячется хотя б в гараж.

Летят кусочечки свинца в широко тело храбреца,
солдата, но и мудреца, пророчат точечность конца.
Но вой умён (я без прикрас!): надел он сорок пять кирас,
под ними - бабушкин матрас и майка с надписью "Тарас".

Бессилен вшивенький обрез: наш богатырь и жив, и трезв,
и не запуган, также резв, - прошиб наймита энурез.
Мух наш воитель не ловил, и великана удивил:
при помощи простейших вил герой урода умертвил.

Да, близок ненавистный гном! В пещеру лезет напролом
боец с лопатой и котлом, мечтая только об одном:
диктатор будет умерщвлён, в полях заколосится лён,
созреет киви и паслён, свободой мощно укреплён!

Но - оступилася нога, о камень треснула глава,
к чему банальные слова: герой сказал: "Пока!"
Печальна грустная братва, на речке вывелась плотва,
но у героя есть брат-2 - храбрец и голова!

И в бурю грозную, и в зной, когда халявит землерой,
ссылаясь то на геморрой, а то на старый гной,
брат-2 мужает и растёт, в день по барашку браво жрёт,
и по бочонку тянет мёд, уж он-то гному надаёт!..

Кончаем ныне перву часть, душою тихо облегчась...

___
* - буй вой (старосл.) - буйный воин, храбрый богатырь




Глава 2. Г_love_ная hero_in_янь

Ясным лучом пронзая
мрачность седого дня,
хлёстким ужом вылезая,
рифмуется всяка хуйня.
Так на листочке чистом
раком встают миры,
чтобы усохнуть быстро -
пешки моей игры.

Гонево молодое,
здравствуй тебе, welcome!
Тело к душе - как влитое,
ныне иду к волкам.
В стае угрюмых серых
оборотень - вожак:
ночью по лесу бегал,
днём же носил пиджак.

Был он страны правитель,
царь угнетённых масс,
женской красы ценитель,
звали его Тарас.
Был он силён и статен,
а зажигал - улёт!..
Осенью волко-матерь
ему принесла помёт.

Если ты кобылица,
то кобылись, дерзай!
Если же ты волчица,
значит, щенись, банзай!
А принесла немного -
маленького щенка,
да прожила недолго:
щенность была нелегка.

Вот он - щенок-сучонка,
оборотень-слепыш,
скачет Тарас: "Девчонка!!!" -
"Вставили в жопу пыж?
Что же ты так сигаешь,
девочки той отец?
Или не понимаешь,
это же всё, конец!

Как же растить малышку?
Зверь она, лютый зверь.
Няньке наступит крышка
в первую полночь, проверь!" -
так говорил Тарасу
мудрый и старый волк
и повторил три раза,
прежде чем не умолк...

Сгинуло много нянек -
старых и молодых,
съела она и дядек -
сильных, могучих, злых...
Только отца любила
и признавала его,
поэтому и не убила,
чтила его ого-го.

Ползает тать* по крыше...
Скрипнет впотьмах кровать:
девочка вора слышит,
будет разодран тать.
Заяц бежит вприпрыжку,
девушка следом - х-ху!..
Мучит царевну отрыжка:
весь пищевод в пуху.

Дни поглощают ночи.
Я убеждался сам:
так вырастает дочерь -
прямо-таки по часам.
Утречко дня дряннее,
сказка были мудрей,
нету царевны милее,
нету волчицы злей.

Долго ли или недлинно,
скоро ли или нет
вырулил вой былинный,
шлёт цесаревне привет:
"Славу красы прослышав,
фотку твою видав,
двинулся буйной крышей,
словно весной удав.

Выйди, мон Шер, на мансарду,
я серенаду спою,
воспламеню петарду,
или предстану ню.
Звёзды тебе дарую,
жалую те Луну,
Солнце и небо..." - ну и
прочую гонит туфту.

Щерится девица гневно,
ноздри трепещут в такт,
пальцы сжимает нервно,
готовит, небось, теракт.
Вышел певец полночный,
забалалаил мотив
так, что волчица срочно
вдруг повелась в позитив.

Что за рулады, Боже!
Бархатный баритон...
Ажно мороз по коже,
словно за ворот питон.
А за пупком теплеет,
а между ног свербит,
наша волчица млеет,
разум её кипит.

"Выйди ко мне, мон шерка!
Вот он я, твой шевалье!
Будем как шер с машеркой,
вот он я, твой кобелье..."
А по щекам царевны
бегает кровоток,
ручка словно бы ленно
роняет с балкона цветок...

Ночь месит зной с туманом,
спит раздолбай-часовой,
дева не спит с романом,
парень не спит с собой...
Пруд колыхает ряску,
Чешет собака нос...
Вот вам любви завязка -
вечная, как понос.

____
* тать (стар.) - вор.




Глава 3. Интеллектуалетная. Бум мага.

О, ритм потерянных легенд, зовущ, текущ, влекущ, и тающ,
и душу ломиком пронзающ, как множества пронзает тренд!
К чему кумиры и миры, когда пробито чьё-то сердце?
А ну-ка, позовите Герца на погребальные пиры.
Дуга колбасит небосвод, и пасмурная нежить в гуще
тягучей тучей солнце плющит, да не унять паденье вод.
Гном, деловито бормоча, кристалл судьбы в руках сжимает
и судьбы мира изменяет, вкусив стакашек первача.

Настало время описать, каков он - девственник разврата,
куркуль, трясущийся над златом, любитель хреном потрясать.
Да, он таков - жуир, расстрига, в его кармане - мегафига
(сакральный жезл) и чудо-книга, в которой всё о тайнах Ига.
В подвалах стонут и прядут рабыни - красные девицы -
поматериться мастерицы освобождения не ждут.
Рабы мотыжат и мельчат руду и камень. Пыль и пламень.
И матом бережно ворчат, хозяин-де неблагодарен,

оковы тяжкие падут, и парус, мол, давно надут,
запрыгнет баба на батут, и братцы меч нам отдадут.
Но слышен зов то там, то тут: "Не пролагай, герой, маршрут,
уж больно гном, в натуре, крут..." И всех предчувствия гнетут...
О, сумрак ночи! Глубина! Астрал, волнующий живое,
похлопочи о новом вое, верни нам счастья времена!
Иной в уставе монастырь, и кимберлитовая вечность
таранит мягкую беспечность... Да! Едет всё же богатырь!

Удачливей, чем брат-1, и осторожен, как павлин,
герой почти непобедим, с ним все согласны на интим.
Вот он спускается ко злу во цитадель - к тому козлу,
который гадко-мерзкий гном. Стучит, пророчит метроном!
И вот под сенью чистых вод они сошлись - Дантес и Пушкин,
благотворительность и Плюшкин, как баламут и обормот.
Сверкает сталь, искрится сталь, мат подземелье оглашает,
а наверху гора ветшает, да дует жалостно мистраль.

Здесь нас покинет здравый смысл, отсель грозить мы будем смыслу,
в той битве разумы зависли, как дуги радуг-коромысл.
Да, коромысел. Но не суть! Герой дубасит злого буку,
а тот, надеясь на науку, задумал подло улизнуть.
Ан нет проверенных щелей! Ведь в каждой раб сидит, и стоит
туда лишь сунуться - надвое располосует дуралей!
Но низость злого колдовства подвластна гадкому уроду.
"А вот вам хера! Не свободу! - горланит гном. - Да, хера с два!"

И заклинание плетёт - бумага ни фига не стерпит! -
и бородёнку ручкой треплет, и жезл сакральный достаёт.
Червонный жезл огнём блестит, он подавляет пониманье,
овладевает он вниманьем, - уснуть рассудок норовит!
Герою чудится сонм нимф, они, чаруя, рукоблудят,
покой воруя, фаллос будят и надсмехаются над ним.

Подробней сон удастся мне в четвёртой эпоса главе.




Глава 4. Пор, но не сальных.

Два существа в одно сплелись,
и что-то входит и выходит.
Потом антракт, потом на бис.
"Ага?" - "Ага!" Выводит-вводит.
Опорно-двигательный хит.
А порно? Пусть повременит.




Глава 5. Послание.

Событий много на земле, которые любой оракул...
(хм, как бы выразиться мне?..) ну, скажем так, слегка прокакал.
Пока герой смиренно спал, премерзкий гном его послал.

Разверзлась дырка в воздусях, горбун толкнул туда героя,
и знают все, и знает всяк, что не к добру дерьмо такое.
Очнулся воин будто с пьяни на чудо-острове Буяне.





Глава 6 . Бдение-бездеяние

"Не на то, жистянка, ты,
ох, потрачена.
Сколько всякой хуеты
напортачено!" -
ходит-бродит богатырь
возле камня Алатырь,
здесь ему ходить судьбою назначено.

"Отчего ты, моя грусть,
расцарапалась?
Судьбы знаю наизусть,
воском капаюсь", -
витязь причитает вслух,
кукарекает петух,
и медведь дерёт быка, больно лапаясь.

"Эвон где он - перезвон
в тихой рощице!
Над землёй летает слон,
стяг полощется", -
вой лишается ума,
по степи ползёт зима,
а вдали дочурку ждёт в горе тощий царь.

"А? У! Ы... Ну, это, да...
Горе горькое.
Перегрызли провода
Мишка с Борькою", -
всё бессвязней воя речь,
он бы рад залезть на печь,
но Буян ему стеречь - дело долгое.

Время - золотой песок,
точит маленький мысок,
на котором Алатырь - камень невысок...




Глава 7. Пох... и щение.

Иллюзия эррозии и розовые дни.
Угрозыска угрозами запомнились они.
Сломав ключицу ключнице, клюв вымазав в золе,
под линией подлючница задумалась о зле.
О птицах либо хорошо, но памятник молчит.
Оптическая тварь ещё и слуху сволочит.
Расправив крылья, гад-орёл - уродский змеептах
могущество своё обрёл над теми, кто в бантах,
бинтах, пуантах и трусах, и в ластах без рубах,
в рубахах, тапках, при усах. О, свет, тебе - бабах!

И порожденье гномьих сил направилось туда,
где дождь привычно моросил, и хлюпала вода.
Тут гном даёт ему завет: "Царевну мне своруй!
Держи-ка свод её примет, да с нею не балуй!"
В беззвучье ночи быстрокрыл ворюга взрезал кров,
киднеппинг подло совершил, с царевной был таков.
Её поленом оглушил. Сковал царевну шок.
Весь гардероб разворошил и - бух её в мешок!
А гнилозубый лилипут исходит на слюну:
"Сейчас царевна будет тут, сейчас я ей воткну!"

Но всё же есть на свете свет - пещера затряслась:
ба, фея! Горбуну гласит: "Не порти девку, мразь!
Коль ты нарушишь мой наказ, пусть даже чрез минет,
заставлю я тебя писать рассказ сто двадцать лет.
Ты знаешь: я тебя сильней, и если захочу,
то навтыкаю пиздюлей!" - "Всё, милая, молчу", -
ей карла тихо говорит и прячет в пол глаза,
гундосит жалко (гайморит) и блеет, как коза.
"Да будет дева спать сто зим, - вдруг фея изрекла, -
её спасёт Герой-Один или хотя бы Два..."

Где храпоидолова тьма, спит девица в гробу,
пусть сексуальная весьма, но гном с ней - ни бу-бу.
И ждёт, паскудник, сотню лет героя-храбреца,
и проверяет арбалет, и косит под певца.

А песнь его черна, как смоль. Вот что поёт он с ноты соль:




Глава 8. Гномья пес(н)ь

Гермеса герпес поразил,
Ареса резко штык пронзил,
золотоустых Заратустр
атаковала тонна люстр.
Кругом раздрай, кругом бардак,
Добро мастдай! Добру я враг.

Как вита бревис, так и арс:
весной растаял снежный барс,
золотокудрый Куравлёв
поцеловал Катрин Денёв.
Кругом бардак, кругом раздрай.
Добру я враг, добро мастдай!

Как трудно трупу не вонять,
так трудно странное понять,
золотоглавая елда
найдёт поклонниц без труда.
Кругом бардак, кругом пипец.
Добру я враг, я зла гонец!

Герметик щели затыкал,
чтобы я в них не проникал,
золототелый Оскар мне,
моя рука уже в огне!
Кругом пипец, кругом бардак.
Я злой стервец, добру я враг!




Глава 9. Наш ответ. Гуинпленум.

Крепчай, таинственный маразм. Кончай, несбыточный оргазм.
Из Роттердама шёл Эразм, чесался плеоназм.
Сияй, бессмысленный алмаз! Линяй, седеющий Тарас,
ешь, угнетатель, ананас... Давай за них, давай за нас.
На зубья прочно наколов десятки срубленных голов,
стрелял из пушечных стволов Тарас, увы, не нов.
Заточена у гнома дщерь, заключена за мега-дверь.
Жива? Мертва? Поди, проверь. Клыки бессильно щерь.

А богатырь ни ест, ни пьёт, грустит все сутки напролёт,
он помнит, как ей песнь поёт, ночей благих черёд:
мансарда, тонкая рука цветок бросает из горшка,
он кактус ловит, счастлив он, как будто сам он был рождён
в семействе мопсов и ослов, он бредит, не находит слов
и может лишь куплет допеть, хотя был на ухе медведь...
А ныне - посмотри в окно: кругом темным, кругом темно,
герой выходит на гумно и жарит на фоно.

Но места нет ему теперь, он словно демон, словно зверь,
к царю плечом ломает дверь и молвит: "Ты, Тарас, поверь,
что дочь твою спасти готов, но мне бы тонночку хрустов,
да посошковых бы тостов, да парочку ментов.
Я бы с мигалками к тому уроду, гаду, горбуну!..
Его в бараний рог согну, всё будет по уму.
Злодея точно победю и дочь твою освободю,
ведь я люблю её, Тарас", - сказал он много раз.

"Она - волчица..." - "Ну и хрен! Я сам трансформер-Гуинплен,
и гнома захвачу я в плен, ему отрезав член!"
Такие доводы сильны для эскалации войны.
Да, дни злодея сочтены, пора менять штаны!
Надежда старого царя чуть-чуть согрела, пробудив.
Он снарядил богатыря, большими вилами снабдив.

Как их использовал герой, сказал я до главы второй.




Глава 10. Ein тракт.

Отдохни от бесконечных игр,
путник, утомившийся стихами.
Может быть, стареющий Сатир
вдруг завяжет с вечными грехами.
На полях потерянной мечты
нам бы хоть успеть оставить кляксу,
дотянуться бы... Ну, вот... Ага... Почти...
Нет, никак. Приходится смиряться.
В вольной рефлексии толку нет,
но не жаль потратить две минуты.
Ковш Большой Медведицы погнутый
зачерпнул далёкий беспросвет.

Тихо листья щёлкают у ног -
штиль и тишина рождают звуки.
Перезревших яблок бурый сок,
словно кровь, стекает скорбно в руки.
Ты ещё успеешь зачерпнуть
уходящей жизни миллиграммы
и продолжить бесконечный путь
по кольцу зацикленной программы.
Но не жди от жизни новизны:
тот же кислый сок, немного вязкий,
об одном и том же будут сказки,
об одном и том же будут сны...




Глава 11. Обретение скрижали

"Посмотри: сбегают тени по искрящейся воде,
набухают корни-вены, измельчая в пыль гранит.
В этой сказке, несомненно, в этом сказочном Нигде
остаётся всё нетленным - в доме из горячих плит.

Вьются призраки неслышно над линяющим леском,
и дубы спокойно дышат, изумрудно шелестя.
Мы уйдём излишне пышно: скорбно ляжем под песком,
и над крон кряхтящей крышей прокричит душа твоя..." -

так нашёптывал герою славный камень Алатырь.
Тут от скуки бедолага откатил его слегка,
и под старою корою обнаружил богатырь
чудо-книгу мега-мага. Потянулася рука...

И прочитал он там сказанье. "Пердаллион" ему названье.




Глава 12. "Пердаллион". Три лирических исступления

Вис сна

И потёк сосулечный висяк!
Раскалилось, проснувшись, светило!
Чёрный снег, отмирая, иссяк, -
Растопило падлу, растопило!

Не ритмуется?! Что за косяк?
Ты, весна, всё подряд отменила,
ты меня, поменяв, удавила-убила,
терпких реплик луга расцвели так и сяк.

Не слагается, кается недосимволика,
проступая на сером лице алкоголика.
На последнем морозе синеет блесна.
Вереск сна, тыква сна, ты - весна!

С нами бог и Андрей ел из фляг.
Снами мог бы чудить каждый пятый
про весну - развращенье возврата,
где в душе ожила Шапокляк.

Грязный в небо пердит грузовик,
и растаял, увы, снеговик.


О сенях

Нивы сжаты, ё-моё, рощи голы,
под откосом бутыльё кока-колы.
Скачет по небу джигит,
пьёт уныло замполит,
дождик весело саднит по приколу.

Шум работ давно умолк на тех нивах,
вышел на дорогу волк, ссытся криво.
Жрать охота, но нема,
на носу сидит зима,
полезай-ка в закрома, Бульба милый.

Не выходит с волком слон, зверь печален.
Отопительный сезон, эх, провален.
В Болдино который год
тихо пьянствует народ,
не даёт поэт приплод гениален.


Ли Бо вь

Сыро мне, сыра мне, с Ирой мне некуда.
Свалено с валиков, с Валей не сложится.
Солью не солено - с Олей мне некогда.
Это же надо же -
это жена даже
строжится.

Стали устали. Уста сталевара
трещины-щели секут беспрестанные.
Фору форсируем. Факелом фары
светят любовью ли,
до-ре-фа-солью ли,
странные...




Глава 13. Воз питания героя. Part II

"Широка страна моя родная, сквозь туман кремнистый путь блестит,
я другой такой страны не знаю, где звезда с звездою говорит
Выхожу один я на дорогу с южных гор до северных морей.
Ночь темна. Пустыня внемлет богу необъятной Родины моей.
В небесах торжественно и чудно, много в ней лесов полей и рек...
Что же мне так больно и так трудно, где так вольно дышит человек?
От Москвы до самых до окраин спит земля в сиянье голубом,
человек проходит как хозяин... Жду ль чего? Жалею ли о ком?
Всюду жизнь - привольно и широко, и не жаль мне прошлого ничуть:
молодым везде у нас дорога, я ж хочу забыться и заснуть..." -

эти строки написал воитель в бытность свою мелким чудаком,
но застукавший его родитель выпорол и ёбнул утюгом,
чтобы неповадно было парню графоманить, сволочи такой,
и дыхнул папаша перегарно, и пацан махнул на всё рукой.
И с тех пор нет больше стихотворца, знаем мы лишь о Герое-Два,
супермене и драконоборце, чья светла от дури голова.
Он покончил с рифмовой вознёю чтобы неповадно было, блядь,
графоманской гадкою мазнёю классику, бля, раком наклонять!

Вот и мне бы кто бы дал по рылу... Некому пороть, наверно, было.




Глава 14. Авторская оппозиция. Антисонетчик.

О, грусть сурового лица! О неподъёмный груз серьёза
и патетические слёзы рассказчика и подлеца.
Я помню, ранило берёзу. Я вижу образы слепца.

Ещё не помер тот Гомер, который бог сальмонеллёза,
сидит, не изменяя позы, - любитель статусных манер.
Чу, тарарахнул занзивер в теплеющем куске навоза.

Лекала, кальки, колоски, калина, колья, куль и Каин,
что ходит вечно неприкаян, ни разу не стирав носки.
Прикройте, девушка, соски. Детишки, разберите соски.
Пилите, Шура, лучше доски. Шуршат зыбучие пески.

Увы, я буду долго гнать велосипед и муть, и волны.
Стоим мы, дум великих полны, пытаясь истину прознать.
И будет шторм опять стонать, ломая спичечные мачты.
Служенье муз неоднозначно. Прихода трезвым не поймать.




Глава 15. Воз питания героя. Part I

Когда мы видим, как лягушка
икринку мечет на листок,
когда куриная избушка
отложит яйца на восток,
мы даже не предполагаем,
что там повылупится в срок.
Щенка встречают бодрым лаем,
И рад детёнышам хорёк.

Из непосредственной личинки
такое вылезет с трудом,
что "Стоит выделка овчинки?"
мы вопрошаем ся потом.
Непобедимостью взросленья
больна ты, мать-земля, прости.
Подайте, боги, вразумленья
тому, кто принялся расти.

Герой-Один, весёлый малый,
средь братьев двух пацан старшой,
любил багульник с черемшёй
и был грибник, рыбак бывалый.
Здесь мы должны его познать,
здесь мы должны в него влюбиться,
его талантам умилиться,
его капризам потакать.

Имел он редкостный талант
набедокурив, открутиться,
умел стихи бакланить в лицах,
и был певец и музыкант,
затем художник и поэт:
свою любовь нарисовал
и всем под нос её совал,
соплями тот зарос портрет.

Поставив пушку на лафет,
наелся дорогих конфет,
хотел сперва стать космонавтом,
потом возить дивчин на авто,
потом он восхищался Гафтом,
потом ополоснулся Taft'ом,
залез с ногами на буфет
и стал писать стихи, как Фет.

Но батя не хотел стихов
и сыну надавал пинков.
С тех пор пошёл он на дзюдо
и стал выигрывать в лото,
купил мамаше он пальто,
но это всё не то, не то!
Он стал богатырём веков.
А кто не верит - please, piss off.




Глава 16. Пердаллион. (Проце)дурные от(ст)упления. Раз меры.

*
Он не пестовал сына,
колыбель не качал.
Чем он думал, детина,
когда громко кончал?!
**
Ах, птеродактиль! Крылатый убивец,
злобный рептилий, терзающий плоть.
Что же ты лопаешь, лысый ленивец?
Харей своею поклацал бы хоть...
***
Увы, амфибрахий поэту не нужен:
сидит за решёткой в темнице сырой.
Он выжат, раздавлен, побит и простужен,
вскормлённый напрасно орёл молодой.




Глава 17. Фолиантология

"Какни, невзирая на вещи коллег..." - читает герой в фолианте,
и "Пердаллион" буя воя завлек, как добрый бочоночек "Кьянти".
Но тайные смыслы к нему не плывут, восторженный взор здесь излишен.
Герой притомился, и строчки текут, как сок из раздавленных вишен...
И - чудо! Ему проступило меж строк всё то, что шарашил там автор-пророк:

"Мой друг, из темницы к тебе я пишу, чего же, действительно, боле...
Пишу молоком, крендельком порошу, под пытками сохну от боли.
Меня объявили вчера колдуном и завтра казнят, как курёнка,
тебе завещаю я суперкондом, картину, корзину, картонку,
а эту вот книгу, друган, сбереги, за нею охотятся мира враги.

Я волхв, что таиться? И тайна моя ужасна, как старая шлюха:
секреты пространства и проча хуйня не для постороннего уха
Я свод заклинаний своих изложил, прошу тебя (но между нами!):
хочу, чтобы ты на Буяне зарыл книженцию эту под камень.
Мне есть откровение: позжей богатырь её откопает, подняв Алатырь..."

Читает наш витязь, и мнится ему, что это всё сон и подстава.
Ан нет, любопытно ему самому, а вдруг заклинанья на славу?
И он разбирает молочную вязь, уроки волшбы постигая...
И вот он уже намастырился грязь, шутя, превращать в расстегаи.
Лишь полностью тем колдовством овладев, герой перенёсся к врагу, осмелев.




Глава 18. "Пердаллион". За клин, а не перемещения

Кумир миров, морей Меркурий!
К кому твой ров? К чему твой урей?
И кто, двубров, полезет в улей,
летая пулей вдоль коров?

Ах, неужели не у Жели*
мы позаимствуем свой плач?
Ах, не успели мы у Лели**
чуть откусить любви калач!

И тонны редкостной пурги
в глаза попали - нелегки.


О, Винни Пух, огнём горящий!
Повинен дух в полночной чаще,
в том, что главбух ненастоящий,
во влаге вящей пух потух.

Ах, не в Карелии горели
массивы некрасивых дач.
На дне дневали две недели,
чтоб откусить любви калач!

И тонны редкостной пурги
припудрят бедные мозги...

______
* Желя - старосл. богиня печали и потерь (от неё пошло слово "жалеть")
** Леля - старосл. богиня любви (напр., "лелеять")




Глава 19. Последний и решительный boy

Гремит не проходящий гром над надпещерным над бугром...
А где-то, может быть, и парус белеет в море голубом.
Строчит, расстреливает дождь... А где-то выступает вождь,
а где-то воспарил Икарус, ведь в мире всё одно и то ж.

Герой, к пещере подходя, обиды сердца бередя,
растит магический заряд, перуны-молнии ловя.
Он светится, во тьму идёт, он беззаветно прёт вперёд,
он - бог, он - соль, он - термояд, ядрёный миномёт.

И гном, панически дрожа, рожает третьего ежа,
но не бежит. Последний бой. Картина - хороша:
от мата камень раскалён, и воздух сам воспламенён,
давно сварился бы любой, волшбою угнетён.

Но бьются карла и Брат-Два за месть, за бабу, за дрова,
им фаерболья нипочём и пламя - трын-трава.
Вдруг подлый стал одолевать, и к силам дьявольским взывать,
Но витязь кинул кирпичом - попал!.. Сношать-копать...

У рамы лом. И мерзкий гном, хватая жжёный воздух ртом,
вонзает этот инструмент в героя под углом.
Но и герой не лыком шит: с невольным возгласом "Oh, shit!"
он лечится в один момент, волшебный строя щит,

остатки сил собрав... Бабах!!! Хыдыщ!!! Дыдыщ!!! Бубух!!! Шарах!!!
И победил герой врага, испепеливши в прах!
Рабы, рабыни спасены, а прихлебаи казнены,
и даже подвиги (во как!) в скрижали внесены!

Ослаб герой, ему осла б. Царевну ищет он средь баб.




Глава 20. Народная песня

Что мне Сирин настрадал?

- Пойду ль да выйду ль я да...
Нострадамус-настрадал:

- Пойду ль да выпью яда...

На околице ограда,
за околицей - луга.
Дева-горлица не рада
за павлина-мужика.

Как на энтой пышной свадьбе
я вам песню пропою.
Пропою, да не приврать бы,
я-то набрехать люблю.

Слухай песенку мою!

Давным-давно, в галактике далёкой,
в которой жил без злобы люд честной,
был оборотень-царь, тиран жестокий,
кроваво правил маленькой страной.

Он утром - царь, а ночью бегал в стае,
и жил с волками, хаживал на гон.
Так родилась девчонка непростая -
такая же волчара, как и он.

И дочь росла, красавица-царевна,
но лютая убийца по ночам.
Молчал народ, покорный, несомненно,
на смерть готовый, словно к мелочам.

А слава о красе текла по свету,
и едет к ней Жених Номер Один:
сильней него, пожалуй, что и нету,
точней, есть брат - такой же исполин.

И деве-то тот витязь приглянулся!
И он в любви своей не чуял ног!
Но голубь чёрной птицей обернулся,
но счастью был отпущен малый срок.

В соседнем королевстве, в тёмном царстве
волшебник жил - горбун и некромант.
Похитил красну девицу, ужасный,
заколдовал и заточил в сервант.

Вот спит она, замёрзшая, чуть дышит,
хихикает припадочный горбун
Герой спешит на выручку, он слышит,
как много храп навеял деве дум.

Герой пронзает стража-великана,
герой в пещеру горную бежит,
но наступает вдруг на таракана
и падает, затылок размозжив.

До брата долетает весть печальна,
пора вершить над лилипутом месть.
И мчится богатырь дорогой дальней,
не отвлекаясь на посрать-поесть.

В бою горбун мухлюет и колдует,
забрасывая витязя туда,
где волны плещут, ветер тихо дует,
где остров, а кругом одна вода.

И витязь ищет способы вернуться,
находит книгу - справочник волшбы.
И учится. Вот ложки ловко гнутся,
да с корнем вырываются дубы.

В пещере вновь судьбу пытает мститель.
Горбун ослаб, уродец побеждён!
И обессилен боем сам воитель,
но не сидит, царевну ищет он...

И разбивает гроб её сервантный,
целует ненаглядную взасос.
Трепещут веки, и трясутся банты,
да морщится при пробужденье нос.

Ах, как она без пищи похудела!
Ах, как без влаги высохла зазря!
Глаза открыла. Гневно поглядела
и... стала волком, съев богатыря.

Насытилась. Вернулась в тело девы.
И осознала, что случилось, влёт.
Рыдает скорбно, мигом поседела
И песнь свою прощальную поёт:

Пойду ль да выйду ль я да...
Пойду ль да выпью яда...
Пойду ль да выйду ль я да...
Пойду ль да выпью яда...

Не тяните, братцы, руки к волосам!
Песня кончилась, признаться! Затыкаюсь сам!..




Глава 21. За навес

Катоды счастья горячи,
и прокламации природы
ведут нас в мега-басмачи,
вручая скользкие аноды.
Где недомолвка пролегла,
там вырастают снега травы,
бывает истина нагла,
бывает истина неправой.

Иллюминация мечты
свисает точками, мигая.
И лунно-солнечной четы
соитие людей пугает.
Не бойся бармаглота, сын,
зло умертвило зло сегодня,
погиб горбатый господин,
погиб колдующий негодник.

Дороги счастья непрямы,
а хэппи-энды не разумны.
Терзают острые умы
податливую тупость юных.
Хуманный люпус! Соль потерь
томит гноящиеся раны:
сильнее оказался зверь,
сильнее люпусы хуманов!

По жизни бричка тарахтит,
а в ней трясутся смерть с любовью,
на кухне мат благой стоит,
а там невестка со свекровью.
А папка "Истина" пуста
в архиве звёздного агентства.
Непобедимого блаженства
непобедимая мечта...





О, кочан у.е.!!!

Рифмоплетущаяся блажь - вот цель моя, моя обитель.
Весёлый графоманиак во мне сидит, утюжа китель.
Бес смысла гробит мой кураж и заливает вин виньетки,
в дых хает слабый аммиак и грузит рифмы в вагонетки.

Стою на тупиковой ветке, а сквозь меня шарашит лето.
Туплю на стояковой метке, а из меня хреначит дурь.
Приходы трезвости столь редки, что пей, подруга, не халтурь,
я заперт в конформизма клетке, я жду от вечности the letter.

Не пой, красавица, при мне, а лучше б польку станцевала.
Подкинь коленца коленвала, ложь в водке, истина в вине.
Напоминают мне оне кусочки льда в стакане чачи...
Стреляй, страдалец Эль Марьячи. Дай лапу, Джим, на счастье мне.

Реминисценция убытка. Спешу заполнить пустоту.
Тихонько отвори калитку, к тэбэ у сэрэду я прыду.
О чём всё это? Лишь попытка неисполнимое успеть.
Желтеет в ящике открытка: "Скучаешь? Скоро буду! Смерть".



(c)5-7/12/2004
-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-