Пристрастия к пиджакам.

Hunter&Logran

Предисловие.

Вы видите перед собой сборник, составленный на основе долгих работ с “синтетикой”. Первые разработки в этой области еще в 94-м году начал Симон Перцев. Состыковавшись с Сергеем Го и Юрием Слабоумовым, изучавших в то время странные слова, Симон выстроил первые элементы стиля. Примером может служить сборник “Отторженное водохранилище”, а также ряд статей, которые Симон написал в ходе своих постоянных путешествий по думам. Сырую основу стиля перенял Хантер. Первым экспериментом были “ Синтетические стихи” – 96-97 г. Далее появились “Синтетические стихи № 2”, “Неоклассическая поэзия ”, “Без зимы”.

Логран долго работал в процессе изучения новых поэтических разработок. Венцом тогдашних трудов стал “Однажды были зеркала”.

Мода не обошла стороной также и В.Нерусского, однако, его поэзия не намного вышла за рамки “поэзии зла”.

Нынешний проект представляет собой вершину настоящей разработки. Синтетика является соединением слова в рифме и в его первозданном смысле, как первого дыхания бога после Сотворения.

Читателю представлены мысли не с позиции стороннего наблюдателя, но с точки зрения людей, смотрящих на любое явление человеческой жизни от самого его корня. Безусловно, работа над дальнейшим совершенствованием стиля “синтетики” будет продолжена авторами, в частности – в поэме “ Москва Гранулированная”.

Лохмы печали

Бремя хотенья больного –

Мне в греходельне кутить,

Дым не утешит больного –

Вам навсегда уходить.

Не расточится отрада –

Рампа не смоет позор,

Ляжет в архив, как рулада,

Черного вечера ор.

Скроют в слепом колыханье

То, что хотелось и жглось,

Дети на тайном собранье,

Дети – как времени гроздь.

Токио

Во сне узорчатом – хохмы лисие,

Узкоумие, узкослезие,

Невозвратно, как солнце новое

Узкоглазое, узколобое.

Опыленное светом Токио,

Как трава – электроника

Разрослась, а я – Пиноккио

Покупаю вселенную в “Конике”.

Сосуды

Во мне молчат сосуды.

Мои друзья – верблюды,

И курят, и поют,

И ждут когда нальют.

Ужасно и логранно.

Стихи бегут двугранно,

Но муза, я с тобой

Извилистый герой.

В штабах они сидели,

Пред ними ты вилась,

Они тебя хотели,

И обхотелись всласть.

Герои все - для блуда,

С тобою мы – сосуды,

В друг друга льем себя,

Настойчиво любя.

Российский клоун

Грустный рот – в помаде,

Дума – в кумачах,

Холод подноготный,

Сумрак театральный

С дрожью на плечах.

Вынь, как нож, соринку –

Время умерло.

Каждый смерд подлунный,

Жизнь твоя – поминки,

Прочее ушло.

Грим раздай прохожим,

А слова – ветрам.

Нестареющий сарказм, -

Все что непохоже,

Замерло в исходе спазм,

Клоун белокожий.

Неядовитая змея

Алиса, как в душе – струна,

Струится музыкой и злом

Едва приспешник Перуна

Напомнит о былом.

Она соскользает чешуей

По скалам дум, по ветрам грез,

И околдовывает зурной

Каких-то звучных гроз.

А иногда среди людей

Ее теряется клубок,

И, ожидаем, – минет срок

И принесет она идей.

Негласный шорох, словно дух,

Пока наш гений не потух,

Ее отрава – просто зной

Над неоконченной игрой.

Чита

Полулюдие.

Нет седых новостей.

Словоблудие.

Мы ожидаем гостей.

Все остружено,

Рюмки – с пургой.

Отутюжено.

Я – с тобой.

Я – прочитан.

Я уже не живой.

Я – пловец над судьбой.

Не герой.

Усталые абоненты

Думы умом не услышишь.

A shed has excepted mice.

Ты в одеяле дышишь

Знаю, твой секс – горяч.

Мы разошлись без пары,

В баре твоем – кураре.

Я – в зазеркалье сам

В траверсе диаграмм.

Всякое чувство – измена,

Жаждут, не жаждут плена

Летчики битых сум,

Нам их не ясен ум.

Сети молчания. Пусто.

Все отравились чувства,

Ты на сиденье ляжь,

Едем в нудисткий пляж.

Маята

Жарко в сердце.

Душа прооперирована

Разногласием величин.

Ты на плече моем выколона,

Ты – паутина причин.

Ты – грузовик порока,

Лифтерам сопливым налей.

Нам, запрягателям рока,

Нам подари детей.

Но с антарктическим чувством

Лезет на стык душа.

Слякоть – твое искусство,

Впрочем, и так хороша.

Если ты раньше меня умрешь,

Я поцелую плечо – ты снова

Скажешь “люблю”, а потом упрекнешь

Наглой своей истомой.

Клешня

Кто-то время проглотил.

Месяц выпал из-за туч:

И надменности светил

Посмеялся, – он могуч.

Я, целуя грудь лесов,

Сердце мрака посетил

И средь мягких волосов

Своей мыслью загостил.

Пришла, как смерть, она

И испила терпкий сок,

Лишь эфирная клешня

Заплела меня в клубок.

Батик

В Джакарте я отжил,

Как рак под камнем.

Я прошлое варил,

Сансару угостил

Я мыслью задней.

Я прорастаю столетием

Меж ворожбой, размышлением,

Я забавляюсь игрой,

Черной тоскливой золой,

Старым кривым изъявлением.

Слушаю, как хрипит завод,

В безмолочных грудях – гибель

Право вкусит народ,

Меня, как искусство, вылей.

И собаки отцепляются по ночам,

И леса его дышат в лихорадке,

На кладбище чаяний

Он отчаянный,

Умирает в своей тетрадке.

Одномоментным что станет дымом,

Запах желания – зять,

Стать ураганом необъяснимым

И в стратосфере летать.

Знаю я слезы жемчуга,

Страх голубых королей,

В нас – после жизненная вьюга

Древних и вечных ролей.

Змей, раздвигая горы,

Весь устрашился сам,

Нас зазывает застолье,

Время не спросит пароль,

Гибель тебе, Калимантан.

Реликтовый час

Драконы разжевали все небо.

Царил первобытный покой.

Изведав телесного хлеба

Чума поспешала домой.

Я в чуде младенцем являлся,

И звезды кремлели вокруг,

И разум в похмелье валялся,

И мне не привиделся друг.

Когда она телом безродным

Пленила уступчивый глас,

Maman принесла в инородный

Ребенка, в реликтовый час.

И ненависть – гордое платье,

Виденье не начатых дел,

Свои отпустила объятья

И разум на свет полетел.

В искусстве мимикрии трудной

Был создан сей новый уют,

Когда по струне многозудной

Тебя мышеловки зовут.

Обитатель лестниц

Минуя китайские стекла

Бездомное солнце плывет,

Наперсник идеи негодной

Меня на полемике ждет.

Разинута пасть магазина.

Еще не вкусили свинца

Те два долголобых блондина,

Которые взяли слепца.

На кафеле бледном замлею,

На вотчине дум погрущу,

И душу свою пожалею,

К тебе я пойду, как к врачу.

Не видеть мне злата и нови,

Богатство я смыл в унитаз,

Умоются сальною кровью

Все те, кто стащили алмаз.

Облицованное чувство

Мусор надменных желаний

Пал средь твоих истязаний,

Ось среди всех мирозданий,

Гордость застыла в очах.

Счастье - в одних ожиданьях,

Медных, дешевых желаньях,

К слабостям всем – оправданье:

Мне не лететь на лучах.

Есть в каждом - превратное горе,

С тобой – мне молиться в соборе;

Поверь, бесполезно все, вскоре

Наступит, как лист на свечах.

И ты, сочинитель чудесный,

И ты, исполнитель скабрезный,

Всем вам – ночевать.

Колдовской балет

Тонет силуэт,

Мы – ловцы комет.

Выплыл силуэт,

Эй, – кричит сосед, -

У меня диабет!

Я с тобой – без бед

Выпишу билет.

Козырной валет,

Вот тебе навет.

Ждет в порту корвет,

В струнах – сонм ракет.

Колдовской балет

Вылетал на свет,

Собирал совет,

В небо – пируэт!

Твой взмах, королева, - балет колдовской,

Но муж твой убитый лежит под доской,

Душе, что бандитству давно отдана,

Налей-ка, побольше густого вина.

Себя мы пытаем, мы также – дерзки

Как в дни нашей юности, едкой и пылкой,

Мы чужды тревоге и всякой тоски,

И каждую боль мы встречаем с ухмылкой.

Отведай и ты бесприютный покой

Красавица пыльных, старинных сомнений,

И может приют под дубовой доской

Себе ты найдешь в колдовском исполненье.

Отсидка

Тело – просто пытка,

Жизнь моя – отсидка,

Часовой стоит

У гранитных плит.

Я – в наколках страсти,

Все они – напасти,

Думы – просто кара

Адского пожара.

Персонал в больнице

Бешено ярится,

Соловьев я кинул

И себя отринул.

Склеп стеклянный, скоро

Я уеду в горы,

Я откинусь, браты,

В звездные палаты.

Все простятся мысли

В прошлое повиснув,

Заживятся раны

Солнечной Нирваной.

Поэтические шаровары

Я на годах, как на конях,

От мартенсовой сбежал вечеринки,

Мне, ушастые мои ботинки,

Как в груди затянутая ложь.

Жаркий воздух. Зазеркалье. Водка.

Я сижу среди свекольных рож,

Я для них – пилотка,

Я на митинг вхож.

Я купил штаны у Митника,

Но слабо, мой гонор – чахл.

Ты на водку сильный, Витенька,

Средь других любителей бумаг.

Если это привет, где ты?

Хочешь – потревожу,

Я, скача как на коне,

Сайты подытожу.

Рвались газовым пожаром,

Черт, не лучше бы таблетки,

По квартирам нас собрали

Эти дерзкие нимфетки.

Ну и ладно,

Мы на дачу,

На твою шикарную,

Там пожар переживем.

Отремонтированное слово

Развергших уст не остановят

Порывы лести и стыда,

Мои притворства прекословят

Вертя тщеславья жернова.

А божий глас, нектар суждений,

Насев однажды на людей,

Открыл дороги откровений

Изгибных, чувственных дождей.

А люди, помня наставленья,

Искать пытались те тропы,

Грезя о скором избавлении

От бренной тягости судьбы.

И слово было то – хрустальным,

На грех печатанным - вообще,

И звуки музыки астральной

Распространились по земле.

И сей исколот век мечтаньем,

И долог шаг, не виден край,

И за упорственным стараньем

Другой словесный вышел рай.

А между тем, кузнец угрюмый,

Творец дороги роковой,

Пронаблюдал в астральном шуме

Росток поэзии иной.

Оно настанет обретеньем,

Когда суетности пари

Закроют вечность для смятенья

И воцарятся фонари.

Оно сейчас в тумане стынет,

Пойдешь, искатель, - осмотрись!

Как собирается лавиной

Отремонтированная высь.

В твоих глазах застыло снова

Отремонтированное слово,

Как рыба в лапах у скопы,

Ты называешь их – рабы!

Теряя бледных букв лучи,

Молчи!

В твоих мечтаниях – межзвездна

Неотрихтованная бездна.

Кукан

Я взял удачу на кукан,

Но ты, извозчик дней холенных,

Самодовольством упоенный,

Ты сам собою слишком пьян.

На ветхой вешалке висят

Все вещи странные, пустые;

Идеи, смыслом непростые,

Они о многом говорят.

Все темы, кинутые мной,

От постарения не скрыты,

Мои мечтания не сыты

Ни новой мыслью, ни тобой.

Гашиш и очарованные дети

Тревоге наступит конец

После долгих штудий,

Трепету детских сердец

Будут подобны люди.

Лейся гашишная речка,

Лары выходят тайком,

Дезориентация – свечка,

Разум – за плотным сгустком.

Вот звезды рукою затронешь,

Качели – Вера и Надя,

Верочка, ты утонешь

Со мной в том пруду, за оградой.

Над нами священно парят

Чарующих крыл просветленья,

Детей очарованных ряд, -

Собранные чудом виденья.

Не мутит закатная зона,

А прочее – вовсе не важно,

Гашиш нас несет далеко –

До самой точки Лангранжа.

А ты, село, где Наташи,

Рассудок к себе забрало,

Пополнился чарами наших,

Наших газет покрывало.

Тревожна уснувшая тишь,

Настанет пора,– разогнется,

Меж богом и червем гашиш

На души блаженных прольется.

Славные деньки

Нам было все кофейством.

Автомобиль устал – икота,

А Сеню клировали,

Ошляпили – и точка.

На площади, что скальпель

Ученого славила,

Ходила ты, очками

Сверкая – то-то дело.

Я девочкам толстым верил,

Не нужно морских им историй,

Фонарики красные лили

Свеченья на улицы Москвы.

Любовь опустошила не свинство,

Но много средь черни особых

Певцов голозадых, позерских.

Но черт – просветлело – и арка

Восстала, - упали обверткой,

Сбежали все девочки к морю.

Деньки наступали благие.

Анапа

У Андрея – что видит, то пишет,

Что пониже – не вовсе то,

Но ипритовый запах слышит

Ананасовый гость в пальто.

Говорила она – о, волны,

Вспоминаю тебя, мой Парнас;

Ананасовый полдень полный

Осмыслением странных фраз.

Но сентенции – ближе мысли,

Как песок, неподсчетна мысль,

В ананасовый полдень в выси

Отречения наберись.

Гуашь

Неподражаемая блажь.

Неприближаемая тишь.

Ты – адыгейская гуашь,

Милая, слышь.

Сосруко лучше бы гулял

С тобой, другой,

Но я тебя поцеловал,

Не демон, не герой.

В тюрьме души покоя нет,

Колоды всеобъемлют,

Синай и дерзкий минарет

Засели в эту землю.

Во сне я видел Именеж,

Гуаша дорогая,

А ты сидела темных вежд

Ворота не смыкая.

Мы, живописцев перспектив

Не любим, развлекаясь,

Но два образа приручив,

Смеемся в сне купаясь.

Расти скорей, купив судьбу,

А я, часов глядельщик,

Уйду, оставив ворожбу,

Как прожитые вещи.

Невесомость

Из мира таен, возвращался стуком

Великих многоцветий порожняк,

Родив отступникам опасную науку,

И вот бумага – и вечерний знак.

Я разлюбил тебя, но льдом не стал,

Я – не любимую на ложе облобызал,

Такая легче неземная тонкость –

Любовь – свинец, измена – невесомость.

Легче речного тумана

Мысль о тебе в весне,

Ты отчуждением пьяна

Не памятуешь обо мне.

Спутали силы герою

Прежних желаний разлив,

Я отрицаю порою

Свой окрыленный порыв.

Пирр отыграл и расстался

С силой своих перемен,

Так же и я – отбоялся,

Я отбоялся измен.

Все для меня невесомо,

Чуждо – я болен тобой,

Ясность – такая истома,

Я помутнел головой.

Обида на черепах

Черепаха еле поспешала

Чтобы лечь на таинство часов,

А твое желанье отлежало,

Словно тело после долгих снов.

Бьет, струясь, живая медь,

Ты желаешь вампиреть,

Мой медлительный разбег

Средь своих видать утех.

Кто безличен среди рифм –

В сеть вечернюю впадает,

И прекрасных томных нимф

Глупым словом искушает.

Ты на ложе опускала

Тело с бледностью часов,

И грустя, прополоскала

Ожиданье средь мостов.

Я пришел, как черепаха,

Окровавлена папаха,

Мы – Вселенной короли,

Хочешь, – сердце отвори.

Небо бредит красным цветом,

Собирайся, – канул срок,

В сердце смотрят арбалеты

И молчит еще курок.

Черепаха – не успела,

Время смыло циферблат,

А меж звездами летела

Стая сгинувших утрат.

Мастерская уродов

Ночь больна. Я полон кашля.

Серый город на игле.

А на небе – космос-пашня,

Звезды плавятся в огне.

Дом мой к ужину затерян

Средь привычных всем забот,

Встретил их – самонадеян

Был главенствующий урод.

Бились мысли, не смолкая,

Как в мольбертах – в боге мы

Чью-то мысль перебирая,

Собирали грязь с кармы.

Дух нам ведомый не снился

В заостренной вышине,

Чахлый праведник молился

Нарастающей весне.

Встанет утро утомленным,

Нам же – скорая кровать

Дуализмом пораженным

Всех уродством поражать.

Воспоминание о камазистах

Желтый ветер, верхний город,

Пьянством полный Армавир,

Камазисты пели хором

И траву несли на пир.

Храм безропотных созвездий,

Тополя – зеленый ряд,

Ожидал прихода мессий

Ваш гуляющий отряд.

Война и лето

Мне уже не вернуться назад

Сквозь бурьян, на зеленые нивы,

Ядер спелых тугой виноград, -

Мира мертвых немые разливы.

И пехота сердец прощена

Где желанья, как запахи, плыли,

Там оплачена страстью цена,

И могилы безмолством застыли.

Я бы словно Арес красноликий,

Пил ветры в бокалах белых;

Я б их, словно дичь, приметив,

Искушал, проходя вдоль Стикса.

Выпью вас я других после битвы,

Как вино, молодую даму,

И циничен, – но есть молитвы

И для нас, хаотической братьи.

Под моею ступней исполина

Все сломятся, слабея и пенясь,

Только ветрам, смеясь, клубиться

В моей крови, живя, как в мыслях.

Лето лежит в лазарете

Раненное в сердце,

На его желтом берете

Знаки воды и огня.

А на шпагах его потерянных, -

Тени древних боев,

Пятна погибших воинов,

Коим возраст – века большие.

Моя волынка

Бальзамировали душу.

Умерла она, труп – в лавке.

Маркитант ее глупый засушит

И старой продаст пиявке.

Так, наслаждаясь возней жуков,

Потерял я себя до срока,

Приносил я мольбу пороку,

Наблюдая борьбу миров.

И она, та последняя песня

Потерялась, труба весны,

Думал я, что порок чудесней

Под изловчивость сатаны.

Путь, очерченный как мечами,

Как оружием перемен,

Где осушен теперь ветрами

Я повешен судьбе взамен.

Москито

Сон – лишь временная смерть,

Похоронены, восстали

Мы на утро – все в москитах,

Все искусано без меры,

Хоть умри, – не станет легче,

Такова тайга большая.

Мы искали человеков,

Для жилья – родных и теплых,

Для науки же – лохматых,

Из других миров пришедших,

Непонятных и пугливых.

Город в Узбекистане

Мне Восток – дороже воли,

Дорогой и вышней боли.

Божества, пред ним терзаний.

Он – цветы воспоминаний.

Мне зима – дороже лета,

Бледный день в аэропорте,

Недописанных сонетов

Призрак тешится на борте.

Ты идешь, ты в форме синей,

Я, глазам своим не веря,

Я душой своей не сильной

Удивляюсь, страстью зверя.

Час спустя – и все смоталось,

Не на сленге, а – как в фильме,

И душа моя смеркалась,

Самолетилась отныне.

Пролетали мимо неба

Боги чистые, в хрустале.

Подарил бы я тебе бы

Серебристые мистрали.

Но все таинство не вечно,

Даже более, – однажды,

Сон, поднявшись быстротечно

Разлетится, как бумажный.

Роллинг Стоунз

Фотография, фотография

На стене, я – лежу,

И в уме – эпитафию

На себя я пишу.

Бес преступное ожидание,

На подтяжках мои года,

Пробегают мои терзания

Словно токи по проводам.

Я гоню их, как сон – без шепота,

Карты розданы мне судьбой,

Я любовь потерял без опыта

Не задумчивой головой.

Ты мечтаешь о счастье, строгая,

В мире значимом, без меня,

В воздыхателе ж – мысль убогая

Бьется, охая и звеня.

Инер

Я, как инер захудалый,

Воду накопил,

На уме своем усталом

Старость приютил.

Отперлись из зноя черти,

Я чего-то жду

В бесконечной круговерти,

На своем посту.

Заплели мне руки бури

И желаний – нет,

Вы – ухабистые хмури,

Я для вас – поэт.

Накопил я вас угрюмо

Собирая груз,

Но мирам такая сумма, -

Только перегруз.

Я, как инер облинялый,

В стойле у судьбы

Ожидаю в днях усталых

Поздние цветы.

К кому приходит гидра тщеславия

Кричащих людей пуританство –

Больнее чем водка с утра,

Давай-ка, сыграем в шаманство

На сходне ветров у моста.

Высоких наук постаменты, -

Кому-то - назначенный штрих,

И лести смешные моменты

Похвальный читают им стих.

А зданья – слова, где фасады –

Бойницы суровых фортов,

Размахом сличают рулады,

Готовя глумления ров.

Всем этим не чти удивляться,

Распутен, но честен наш бог,

Тщеславным умом – распадаться,

А нам – пировать у дорог.

Портмоне

Скопились мысли у вина

Сапфиром гладких мух,

И злость, старинная жена

Мой искушает дух.

Сегодня другу тридцать лет,

Его я – застрелю,

Пуская бесприютный свет

На винную стезю.

Душа, что кожаный мешок,

Обмякла под вином,

Не торопись, - наступит срок,

Тогда мы все уйдем.

И мы еще сойдемся, друг,

За солнечным столом,

И беспричинный адский круг

Покажется вином.

Ползают гады

Я – твое беспокойство и слезы,

Вытри их белоснежной рукой,

И с небес, огнеперстные грозы

Бросят в землю тревожный покой.

И в зеницах твоих отразится

Серпентарий, как знаки огня,

И луна, зашипев, зазмеится,

Яд янтарный на пиках, неся.

Окунайся в него с головою,

Не взирая на слабость и страх,

И душа путь к свободе откроет

Возносясь на змеиных крылах.

Оптимистический цинизм

Я – тяжелый якорь безумия

В глубине ваших жизненных вод,

Для меня ваши радости – мумии,

Я – дешевых случайностей мот.

Смяли похоти ваши подзорные

Настоящие краски чудес,

Лишь коснулись вы мыслями вздорными, -

Так повесили правду на крест.

Развлеченья стыдливые маятся

У столов, в вечном культе еды,

А про вашу отчизну слагаются

Не поэзы, а только – тосты.

Вот, собачьи справлены почести,

Наполняется сплетнями ум,

Из нутра вытрясаются прочести,

Из души выливается шум.

Этот шум не утешит больного,

Не поможет на трудном пути,

Не откроет виденья иного,

Не зажжет среди тьмы фонари.

Потому, я – подельщик свободы,

Заглушу его сытый размах,

Не затем, чтоб иные народы

Приютили в сердцах своих страх.

А затем, чтоб светло и беспечно

Мы могли на мечтах улетать,

И согнется от хохота вечность

Чтоб в объятия нежно принять.

Кофта

Мне совестью тесно обедать,

Любить, почивать, пить вино;

Готов я изведать все беды,

Исполнив желанье одно.

Мечтаю у старой весталки

Узнать, где отравленный день

На звездные пыльные палки

Бросает последнюю тень.

Ее я накинуть желал бы

На свой погрустневший сюртук,

Ко мне все б пришли тогда крабы

И снов запредельных испуг.

И взяли меня на поруки,

Но в звездных узорах – спина,

И тьмой оловянные руки

Протянуты к чаше вина.

В последних и черных объятьях

Я с тенью пугливой стою,

И в мутных предсмертных понятьях

Себя среди неба ищу.

Осемененная земля

Родригес вышел в осень пешком

Чисто природу потрогать,

В мерзлые лужи стучать каблуком,

Эхом дубравы растрогать.

Солнце кидалось с нахмуренных туч

Мимо него, в лоно леса,

Думал Родригес, зачем желтый луч

Режет деревьев завесы.

Глупый, упавший на ложе из трав,

Скоро в земле пропадает,

Почвы суровой тяжелый анклав

Жадно его принимает.

Но не мертвеет янтарная плоть

Этих безумных Гастелло,

Будут весной они корни колоть

Чтоб все листвою горело.

Бронзовый отказ

Я – памятник, и ты,

Под шорохом небес.

Мы – странные цветы

Непознанных чудес.

С тобой и я титан

Средь эпизодов сна,

Но пуст любви карман,

И в сердце – пустота.

Я ухожу за Стикс

Пасти стада комет,

Я, милая, настиг

Судьбы-пролетки след.

И в зеркале луны

Твой вижу силуэт,

И странные цветы

Тобой нежитых лет.

Но в каменную тьму

Бегу в последний раз,

Оставив на ветру

Свой бронзовый отказ.

Краснодарская недодача

Ты себя отучил от радости

На площади гулкой, поэт.

Ворох бумажной сладости

Дарит в дурдом билет.

Все что тускнело и маялось

В странствиях дум колдовских

Черной зарею растаяло,

Выплюнув грошовый стих.

Отблески улиц дрожащие,

Сшитые трамвайным стежком,

Дышат в затылок, пропащие,

К звездам вскрывая проем.

Ты, убежденный в величие

Скудных и бережных фраз,

Катишься к безразличию

Вверх не вздымая глаз.

Только все это – движения

В хламе, кубанских шершней,

Горестное отражение

Лишней судьбы твоей.

Бог не оставив подписи,

Пушкина не оживит;

Только глядит, как вы прописью

Скребете минутные опусы,

Души, сточив, как графит.

Мой друг – Питер Пэн.

Покоритель пены пивной,

Обнажатель винных тар,

Тропой пришел старинной

Распалить в уме пожар.

Но в душе от хмеля шатко,

Я курю чужой табак,

Наблюдаю – как украдкой

Ты на бочках ставишь знак.

Здесь – осталась половина

От того, что четверть там;

Если б были мы грузины –

Здесь построили бы храм.

Словно ангелы в купелях,

Разнебесных и хмельных,

Мы летим на каруселях,

Опьяненных и чудных.

Есть оковы – постоянство,

Есть свобода – пить вино,

Чтобы жизни пуританство

Утрясалось бы на дно.

Если б знать, мой друг далекий,

Где есть винный океан,

Я б туда торил дорогу

И скончался бы от ран.

И тогда, на винных дюнах

Ты меня оставил ждать,

Когда винных ветров струны

Оживят меня опять.

Звери

Холодно ль им не мечтая

Душу чужую любить,

Слабым умом сознавая,

То, что меня не купить.

Я среди них - в мышеловке,

Я – недопетый герой,

Знаю сознанием ловким

То, что сокрыто порой.

Эти слова – бесконечность,

В платье она, в бисерах,

Счастлив, кто знает беспечность,

Кто полетал на ветрах.

Дети традиций погибнут,

Звери традиции чтут.

Новые гимны воздвигнут

Те, кто забудут уют.

Хочешь, поедем со мною.

Выше барьеров любых

Те, кто довольны игрою

Духов души огневых.

Дети недоразумения

Посвящается недолетевшим

О днях несносных и суровых

Шептали ветры в стойле дня

Когда под солнечным покровом

Томились ртутные поля.

Текла поэзия признанья,

Великих практик истязанье,

Сиянья чуд и простоты

И мира судеб тесноты.

Сомкнулись ветви под забором

Усадьбы юности пустой,

Вдали росли седые горы,

Роднясь с несбывшейся мечтой.

Моя поэзия трудна,

В ней космос думою роиться,

Когда изменчивость бедна,

Во мне он хаосом струится.

Сижу, курю, – погасли мысли,

И жара нет былых страстей,

В моем уме – алмазные выси,

Но я сижу, и нет путей.

Не виден след в короне жгучей

Лучей надменных и скупых,

Хочу в грозу, где гром и тучи,

И нити ливней золотых.

В их откровеньях – уваженье,

Я – полотно и птичий дух,

И сердца первого творенье

Ко мне является, как друг.

Однако, скоро уж стемнеет,

Я знаю, то – недобрый час.

Глядя на красные аллеи

Сольясь со тьмой, начну рассказ.

Творцом мы все любимы были

Среди великой пустоты,

Нас ветры вечности носили

Без прочей лишней суеты.

Я видел знание пределов,

Искрился Вечный Бастион,

И оператор в стиле белом

Писал за пультом свой закон.

Тебя я встретил среди скал,

Когда послания писал,

Своим трудам, своим героям,

Что появлялися порою.

Нам было радостно роиться

Среди хрустальной тишины

И с метеорами родниться,

И как мечта любила ты.

Мое безмолвие и пенье,

Мои цветные откровенья,

Веленья радости богов

И недоверие плугов.

И было время здесь не властно

И год, и сотни тысяч лет

Летели мимо беспристрастно

Не претендуя на завет.

Но что-то гасло в нашей сфере,

И умер ряд, и минул срок,

И мы, кормленые потерей,

Познали бренность в слове рок.

И вот наш свет заколыхался

В проемах окон встал кумир,

И мир начался и распался

И вновь создался глупый мир.

Так вот мы стали постоянством

Опасной хрупкой пелены,

На нас богатство и убранство

Грехам на откуп отданы.

Сын от сына Генуи,

Дней былых ценитель,

Что застыл, как статуя,

Что сидишь, Учитель?

Грифель твой исчерканный,

Нет путей назад,

Ум, как лад разболтанный,

Дух стремится в ад.

Вспомни весны прежние,

Вспомни кисть и мел,

Как в дела мятежные

Ты как в стяг, смотрел.

Как послушно маялась

Глина под рукой

И в горниле таяло

Олово рекой.

Ты не слышишь радости

Горем был любим,

Так достатком сладости

Не был ты, храним.

Нарисуй же облако

В розовых тонах

И восставшим соколом

Воспари в мечтах.

Спали те сокровища

В тайниках души,

Гений твой – чудовище,

Гаснуть не спешил.

Окрылился, новенький, -

Человек угас,

Демон ты готовенький,

Как иконостас.

Снова взгляд размеренный

Устремлен, как встарь,

Мыслью разметеленный,

Смерть в руках – вуаль.

Вот булат накаленный

Для чего – и как?

Ты не знаешь, хваленный,

Пареный в мечтах.

Где они, наставники,

Где могил гранит?

Вот кресты наставлены

Над обличьем плит.

Свет был нужен умным всем?

Но распался свет,

Тьма родилась чумная,

В судный день билет.

Проходил сын Генуи,

Он уж видел срок,

Мозг земли над стенами

И пред ним – курок.

Дом стоит подкошенный

В половодье лет,

Думают – заброшенный

И пророка нет.

Но посланник вечного,

Мастер вечных роз,

Красоту конечную

В мир людей понес.

Лепестками алыми

Выстлан правде путь,

Где любовь усталая,

Минет срок тонуть!

Ей ль в тоске неволится,

Королям – приют,

Ей ли с честью ссориться

Ожидая суд.

Девушка угрюмая,

Голая печаль,

Ни о чем не думая

Ты стремишься в даль.

Не вникая в знание

Коршун Мут зовет,

Скажешь ты – сверкание,

Бренное – в полет.

Ты придешь, всезнающий

Этой жизни тон,

Грезами играющий

В красный небосклон.

Все! Таро разбросано,

Воры по углам,

Ульем раздолбанным

Все идут к хлебам.

Ты вернешься с кистенем,

По машине – хрясь!

Ты вернешься с истиной,

Преисподней князь.

Мы вино до полночи

В фарфоре снесем,

Мы натянем помочи,

О судьбе споем.

Паразиты совести

И морали тем,

Мы напишем повести

О борьбе систем.

Девочки красивые,

Мальчики-сыны,

Истины учтивые

Вам подарим мы.

Господа случайные,

Голод их достал,

Мальчики печальные,

Скоро – кинозал.

Перцев – вся соль, которой нет в помине,

Что редка, как золото в зрачках,

Что застыла в италийской глине

На Ромула с Ремом позвонках.

О Рахиль, хранительница мира,

Ты считала наши имена,

И они, как струны тонкой лиры,

Накаляли правду добела.

Ты б могла, таинственно играя

Нашей волей, всех освободить,

Но безслезье слабых презирая,

Ты не разорвала эту нить.

Хоть судьба разлита по бокалам,

Говоришь – неправда на земле,

И весны зеленые кварталы

Не целуют счастье в тишине.

Мы заснули. Перцев был потерян,

Но вдали великое узрел,

И проснувшись, серебро затеял

И его разжег для новых дел.

Белых башен видно покаянье,

Жажда башен, жажда пустоты,

Перцев знал иное состязанье,

Перцев знал влиянье красоты.

В клетках – птицы, пена моря

Не дана копящей тесноте,

Вырвись, раб, для вечного застолья

Бейся, раб, в великой наготе.

Все прибиты вифлеемским хлебом

Люди оголтелых площадей,

Но мечтая о лазурном небе,

Мы не создадим для них детей.

С сердцем строгим, веря лишь преданьям,

Краской канув строгий небосклон,

Шел он в отделенье с показаньем,

В службу тяготенья, наш Симон.

Возвращенье – радость для обмана

Все готовы сердцем пренебречь,

Он – разведчик; вымыслы, изъяны

Он способен критикой зажечь.

Затянуть на шее скользкий узел

И сказать, – как мутен умный глаз,

Выпей брат всю строгость, как обузу

И об этом мой второй рассказ.

Все одно – на гвоздях ржа нагая

Что две крышки гроба прикрепит.

Я могу, морали убирая,

Думу взять и к грезам пригвоздить.

Тут есть хитрость. Генерал, качаясь,

Мысль латал и боли наливал,

А Симон, в разведке упражняясь,

Всю свободу мысли прославлял.

Руку дай же мне, волна и узел.

Холст холстов – дорога в никуда,

Так на дно земли тяжелым грузом

В пыль времен уходят города.

Потому утрата, как дыханье,

Задержав, так просто возвратить,

Главное – мечтанья колыханье,

Чтоб не разорвалась эта нить.

Он жил давно, но мир не трогал

Его таинственных стихов,

И он шатался по дорогам

Своих сомнительных грехов.

Они могли найти в них счастье,

Упреки, злость или мечту,

В делах житейских соучастье

И как случайность – красоту.

Он не спешил. Слабо преданье,

Живя, чуждаясь всех проблем,

Он ожидал – придет сиянье,

Как оживленье вечных тем.

Они – тела. Он лишь смеялся,

В потоках хохота метался,

Суетность – слабость, нищета

Его лишь слабостью была.

Его жена не ждала чуда,

Прося на милость у небес.

Его листов немая груда

Росла, росла, как темный лес.

Она – приставка для героя,

Конец терпению пришел,

И в душу полную золою

Иной порядок превзошел.

Все были глухи, были слепы

К себе, как к брату, и другим

Любые помыслы нелепы

Средь нивы радостей глухих.

Он был не тот простой поэт,

Геолог быта, раб пристрастий,

Его давно на свете нет,

Но миф о нем, как огнь, прекрасен.

Кто слышал духа замиранье,

Кто затерял свой мир в мечтанье,

Когда у неги на пестах

И боль, и сласть, и черный страх.

Корявых символов завивы,

Природа, мысли и мечты,

И милой девы переливы,

И созерцанье красоты.

Замолкла гонка состязанья

К судьбе ненужной притязанье,

Кто слышал в мире тишину?

Кто видел в мире вышину?

Ее познал он, как знаменье,

Любовь, к искусству превзойдя,

Он в ощущенье, – ощущенье

Нашел, как смысл бытия.

Как атом маленькой вселенной,

Как соучастник громких дел,

Он пролетал над морем пеной,

Воображением вертел.

И здесь – прослойка черной масти,

Выходят гости из теней,

Они – тщеславия напасти,

Как снасти страждущих углей.

Здесь глубина. И как бы было

Взирать на пыль своих сапог,

Когда создашь свое светило

И скажешь – большего не смог.

Все также скупо на постах,

И нищета, и обиранье,

И часто, в тех, иных местах

Войны восходит нагреванье.

Клокочут трубы мерзкой грязи,

Звенят солдатов перевязи,

И не исправить, не понять,

И зло из жизни не изъять.

Преодоление – путь к свободе

Непостижимой, как звезда,

В ее корнях – сама природа

Растит порядка образа.

Вот так он вышел из пространства

Своих, сотканных величин,

Но жизнь клеймить – непостоянство,

И в этом – множество причин.

Мы стали ближе в мысли ровной

Опять к неведомым мирам,

И, в снах сокровищем укромным

Опять поднялся Красный Храм.

Испив последние печали,

Подняв мечтающую страсть

На высоту, где лишь мистрали

Мирам писали свою власть.

Мы вновь узрели сфер приют,

Родной приют, чужим опасный,

И тайных слов набор опасный

Горел, как огненный салют.

Узри природы дух ленивый,

Труды украли наш покой,

Играя целями лениво,

Пленяя карточной игрой.

И вот марьяж – ты снова сам

Архаром скачешь по долам,

Природа-мать, в тиши стара

Сама крапленая игра.

Часы летели, как обвертки,

И космос-сторож не дремал,

И только Ра в янтарной лодке

Ничто в игре не понимал.

Ты примеряла лень лесную

Глаза стрекозьи одев,

И словно вспышку огневую

Зажечь пыталась скользкий гнев.

Но я в ломбард направил совесть

И расчесал ветрами бор,

И жизнь, томительную повесть

Я расписал – и вот, - узор!

Шут стихотворства и хаоса,

Изведал правду и порок,

И слов невиданные розы

Он преподнес – такой урок.

Нельзя не чтить словес твердыни,

Они, как запах редких поз,

Как мрамор треснувшей богини,

Несли течения угроз.

Я весь в оружье стоязычья,

Но слаб природный мой эскиз.

Стихи – порода безразличья,

Такой родился мой каприз.

Из полыньи теней – теченье,

Ушедшим душам развлеченье

Я написал – мой странный ум

Был заражен теченьем дум.

Ума спесивые вельможи,

Мои моря – мои дела,

Они, труд вечности итожа,

Несли мораль его пера.

Мы на сраженье с первозданством

Пришли в обманчивом убранстве,

Строптивой скачущей строкой

Над чернью вырос мой герой.

Он воспевал под гимн хаоса

Никем не слышанный рассказ,

И метеоры, неба слезы,

Закрыли долгий бычий час.

Нас стало ровно половина

Из тех, кто думами горел,

Кто непреклонную кручину

Над светским маревом воспел.

И те, кто кроме успевал

От метафизики лечиться,

Над краем пропасти стоял

Полетом жаждуя напиться.

Во мне не хватает древности,

Устали мои конечности,

Цепкое было сырье,

Мысли – мое питье.

Думы – мои леса,

Сны – без конца начало,

Та, что ушла с под венца

В звездной ночи искупалась.

Мой океан мозгов

Подарил новую тушь дня,

Проснулся Нерусский во мне – бес оков,

Проснулся и просит огня.

Мы братаемся – он – песок,

Он мне говорит – в цепях восток,

Тупы они, ненасытные слуги,

Лащатся, идут без стука.

Породнился и я, как он,

С существом, что жило в сенцах,

Оно, как пропеллера стон,

Стало моим полотенцем.

Претворяюсь строгим холстом

На котором дичает ветер.

Ты уходишь на Юг зонтом,

Ты на Севере ищешь встречи.

Моей скукой кубки полны,

Я не пью, – я завязал,

Ты попробовал призрак донный,

Ты закончил, ты все сказал.

Революция – я глухой.

Зараженные искры гаснут,

Я чужою болел игрой,

И своею болел я часто.

Нету воли – одни зарубки,

С этих праздников я ушел,

Воли праздники есть поступки,

Преступления черных сел.

Дети малые, дети глины,

Четки – росы, они цветут,

Черной магии пел я гимны,

Думал, – сердце они сберегут.

Я как ты, покупал любовь,

Я шуршал этой слабостью грязной,

Путешествий цветная кровь

Нападала осой заразной.

Вечность много имеет лиц,

Есть под словом дурная скука,

Воля к вечности рвет границ

Очертания – прочь, без звука.

Моя радость опять не спит,

В сердце –то ли война, толь горе,

Знаю, – память ее молчит,

Знаю, – хочется быть со мною.

Знаю, – видится мзда веков

В тех ключах, что у ней забыл,

Когда страсти сорвав покров,

Я иное себе нажил.

Ее встретил, – она легка,

Бьется локон литой у виска,

Светит проза ее над лугами,

Теснится в дверях вечерами.

Я равнодушен был к любви,

Но к ней – не так, не так,

Она несла огонь в крови,

Небес угасших знак.

И вот полился нежный яд,

Хирургом зла я стал опять,

Дантистом слов, врачом небес

И архиватором чудес.

Я на пергамент облаков

Легонько ветер оброню,

Твою любовь из берегов

Я заберу и сохраню.

Постиг я чувственный приют

И вот, живя в краю печали,

Я вижу первых звезд салют

Что нас с тобой венчают.

Однажды, в странном отрешенье,

Когда я в чувстве отдыхал,

Ко мне пробралось вдохновенье

И я немало написал.

Я слышал зов, – звезда плыла,

И ярким маревом звала,

Чреда имен, чреда существ

И инородных нам веществ.

Вселяла странные понятья

И это знанье, как проклятье,

Ворвалось в ум и ожило,

И к новым строкам привело.

Мой город морем окаймлен,

Пустым безмолвьем пораженный,

Был мной, как чудом удивлен,

Питаясь знанием глумленным.

Я стал беглец - чужой земли

Мои касались корабли,

Любовь, теряя, я искал,

И в ожидание мечтал.

Есть место. Зверю есть нора,

Чиновник тоже знает место,

Словам и знакам есть пора,

Чтоб лечь понятием, как тесто.

Есть время, книги и рабы,

Есть куклы кукл и отвлеченье,

Свободы дети – как бобы

На поле недоразуменья.

Я мог упасть, любовь искав,

Я мог упасть богатство взяв,

Я мог упасть пред честью воли

Отдавшись злату монополий.

Но воля – странное сукно,

На нем растет немало нитей,

Есть в волю идолов окно,

Исканье страстей и наитий.

Но их отринув, разметав,

Изгоем, став пред правдой боли,

Ты мысли светом запитав,

Себе представишь имя – воин.

Один, средь жаждущих страстей,

Средь президентствующих татей,

Создашь систему без идей,

Без жрущих слово демократий.

Падет сей град и масла царь

И пустословия алтарь,

И все религии растлятся,

И кипой хлама задымятся.

Пойми, что прошлое крутя

Средь библиотик, предсказаний,

Ты в залах пыльных, закуря,

О нас отыщешь ряд сказаний.

То страха царь придет – тогда

Рассказом лягут города

О Ботатине, что глумился

И смертью дивов насладился.

Пойми, ты ешь, ты – яств купец,

Ты лижешь строки под газетой,

Не вечно время – есть венец

На разум кинуть эполеты.

Шут Нострадамус исписал,

Марионетствуя под богом,

О том, что разум указал

Цивилизации итогом.

Придя в “Кунсткамеру”, мой друг,

Сегодня брат, а завтра путник,

Прочти явление разлук,

Коль не предстал ты, как преступник.

Вот клуб “Америка”. Друзья,

Себе – враги, себе – князья,

Вот бар чудес – он сохранится

Когда сознание растлится.

Копящий – трудности копи!

Ты – навсегда, ты – вечный трутень,

Не ожидают, корабли

Тебя из вне уставших будней.

Приди ко мне, кто зря родился,

Приди ко мне, кто застрелился

Лишь совпадений не найдя

С собой и смыслом бытия.

Послесловие.

Поздравляем вас с окончанием этого путешествия. Стараясь ввести вас в мир странных символов, авторы имели намерение донести до читателя живую связь слова и метафизики, величины ныне забытой. Чтобы получить исчерпывающую информацию о творчестве Хантера и Лограна, “Кунсткамеры”, поэтов армавирской волны К.Новогреческого, С.Чикаго, а также обширное поле странной лексики в исполнении группы “Камаз”, пишите по адресам:

на главную