Введение

О "Кунсткамере" и Двух Вагонах Лета

Представьте себе процесс вторжения. Не будем грубить по отношению к светлым чувствам, а сразу определим это вторжение, как нечто абстрактное, непонятное, словно грусть клоуна. Вы разрезаете ленту видеокассеты, и, попадая в сюжет с середины, недоумеваете. О чем, собственно, речь? Говоря все это вам, мы имеем целью вас, подготовить, - история так и начинается. Ни конца, ни начала, а, впрочем, если начало имело место, но вряд ли было ярче рассветного луча. Бесконечный поезд. Вагоны информации. Совершенствуясь, освободившись от заимствований во имя познаний первозданной связи души и тела, вы находите этот путь, но переезд закрыт, - поезд все тянется и тянется, то ли смеху пациенту сумасшедшего дома, намерение не желающего возвращаться в действительность. Но представьте - вам удалось вскочить на узкую платформу между товарными вагонами, и, - несутся поля, глаза озер что-то носят в себе, птицы летят как-то особенно, и вот - шум первых слов. В вагонах - знания о бесконечности, тени непредсказуемого, и главенствует надо всем великая тяга к ненаступившему. И вот в этом пути, вы и оказываетесь странным вторжением - никто ничего не требует - хотите - слушайте, хотите - нет, хотите - трубите бронзой трубы возмущения, а коли, совпала меж вами и стуком колес какая-то частота - можете поспешно забираться на крышу и двигаться вперед. Есть ли у поезда голова? Безусловно, есть. И машинист есть, и помощник. И где-то вдали маячат подобные вам существа со строгим (что, впрочем, не мешает им веселиться) намерением дойти, чтобы покинуть эту бесконечность борьбы с препятствиями, перейти в новую фазу жизни. Вы идете с нами? Или прокисший запах давно изъезженного мира вас чем-то пленяет, плененный, напленившийся за тысячи лет такими же пленителями. Итак, все густо, потому что все пропитано мыслями ушедших и сегодняшних миллиардов. Страшен ли поезд? Дело, как видите, незнакомое, однако любители риска должны найтись. Всегда ничего - разбег и прыжок. Думается, вы можете облегчить себе задачу, если будете ехать на велосипеде, Возьмите вино, чтобы исключить ненужные страхи. Словом, советы здесь - друзья не самые лучшие, а, скажем так, гадкие соседи. "Кунсткамера" - это маленький кричащий младенец, мать которого разорвало от смены настроений. "GSMB", разбежавшись в 1996-м году, ростков не оставило, а перегной в виде целого тома материалов, оказался заиндевевшим в ходе долгой холодной зимы. Однако, упрощая, скажем - лет, эдак, пять назад, Симон Перцев, человек праздного образа жизни, ехал из Темрюка в Краснодар на велосипеде с большим рюкзаком. Питался Симон скромно. По пути подрабатывал, в станицах, и этого хватало. В Темрюке же Симон, как правило, удил луну. Процесс этот широко описан в книге "История GSMB", ныне покоящейся в архиве А.Хантера. Прибыв в Краснодар, Симон встретил мастера ненормированной лексики Юрия Слабоумова, пребывающего в тот момент в глубоком недоумении относительно жизни. К слову сказать, жизнью он считал лишь творчество. И вот стилизованный Гердерлин и экспериментатор в области метафизических излияний принялись обдумывать проблемы собственных развлечений. Сергей Го, сын богатых родителей, увлеченный путешествиями, случайно пересек их путь, итак, собравшись, выдвинуть первые концепции, молодые люди объявили себя "Great sadness of Migratory Bears", группа. Не признающая занюханность бытия, тягость морали, знания предков о законах общества и историю в целом. Нет, дело не в желании заменить отсутствие знаний пофигизмом, коим многие краснодарские псевдотусовщики славны. Вы читали Китайскую Книгу перемен? Счастлив ли аз, волокущий на себе неупорядоченную груду? И даль глубока и далека, да ничего, кроме гроба, там не ожидает - а все вокруг, как не крути, шагает и копит и копит рюкзаки, тюки, мешки, ящики. Эх, спинастые люди. Мудрые люди. А ведь перешагнуть через эпилоговый ящик совсем несложно, но уж и ногу тогда не поднять. Таков груз. Конечно, интеллектуалы кинут часть груза молодым. Золотые подарят детям золото, но мусор-то куда деть? И вот - представьте - берите крестный путь, по правде, великое несение мусора по дороге к гробу, и тут, несколько смеющихся молодцев, оказывается, двигаются налегке, да и как двигаются, то вкривь, то вкось. И кричат, утружденные, больно видеть им это глумление свободных. Находятся самые ручистые и кидают кирпичи. Приносят ручную гранату - иногда стоит помаскироваться, - говорил по такому случаю Юрий, - разорвет - кусочков не соберешь. Ударом по накопительству было сожжение материалов первой акции - страниц тридцать стихов и прозы. Колесо же перемен вскоре раскрутилось, множество народу стало проходить сквозь сито группы, о чем-то мечтая. Сами-то они, о чем мечтали? Вино, хоть свято, Не пей его сейчас, Минутой насладись. Соня Спайдерс и Влад Зарянский сочиняли сказки о миграции медведей через разноцветные миры, редактор Хантер, человек, наиболее уравновешенный, материалы складировал, понимая, однако, справедливость слов Дона Хуана о ногах, вырастающих у книг. Их либо нужно издавать, либо от них избавляться, иначе накопительская судьба неизбежно прицепиться, словно семечко репейника. Гибель "GSMB" оказалась неизбежной, однако труп хоронить никто не решался, и он в синем виде пролежал в холодильнике до августа 98-говно года. Похороны не состоялись, король не пришел. В.Нерусский, один из сторожей прокисшей идеи, уехал в Север, где, как известно, таится зло, а друзья К.Точкин, Г.Никто, отправились в магазин, где, купив рюкзаки, они начали путь обычных людей. Редактор Хантер, как и положено редактору, сложил хлам в неимоверной длины ящик, вышел с трубкой на мостик, однако передумал тонуть и сел в шлюпку. "Великая Печаль" утонула, полная миров и героев, которых покинули боги. Младенец же, названный "Кунсткамерой" по названию первого сборника песен, ныне, хоть и чахл, но уже делает первые робкие шаги и сиротливо осматривается. Город пылен. Родителей нет. Идолы пристрастия сверкают вывесками. Куда же идти? Теперь - о нынешней акции, как о первом слове "Кунсткамеры". В отличие от предшествующего объединения, изучавшего метафизические проявления жизни и ставившего творчество на второй план, мы поступаем наоборот. Нас можно осмотреть, словно ребенка, громко закричавшего вдруг среди ночи, однако отрицать тем более на фоне тотального нынешнего отупения общества, невозможно. Конечно, нынешняя акция - вещь узконаправленная, вещь, дающая понятия о хаотическом настроении людей, совершенно разных людей, которых, казалось, ни одна идея не смогла объединить бы, но случилось странное в мире - стало пусто среди страстей, плавящихся в мире мозгов, и мы друг друга отыскали. Мы можем с уверенностью заявить, что запросто сумели бы отыскать споры хаоса и в вас, и, приведя их в соответствующий вид, заставить цвести и распускаться. Впрочем, как известно, молва тянется лишь к давно утвержденным примерам. Возьмите Кэролла или Ландкрафта, Носова или заезженного Толкиена. Не так ли рождался первый огонь? Сейчас, в утро духа, мы держим двери открытыми. Заходите кто угодно. Однако, не надо догм и лакированного пепла. Мы уже сидим на огромном фундаменте, нами самими же выстроенным, давно очищенным от примесей. Остается построить этажи, чтобы слепой, натолкнувшись, начал щупать, а кобелям было, где поднимать ногу, воробьям - селиться, солнцу - отражаться в окнах. Проведем и электрический свет, однако телевизора не будет. Кумиры ни к чему. Стихи, представленные в акции, посвящены не столько лету, сколько тому факту, что прибывает оно в двух вагонах. Синтетический стиль выдумал Сергей Го, однако, его честность перед исследованиями ныне не позволяет ему удаляться в творчество. А.Хантер, переняв и отредактировав, сами корни стиля, явив это в совершенно новом свете. Критиковать - не нам, так же, как и писать об обратном совпадением названия, смысла, первой строки с едким хохотом над тем или иным явлением. Думается, Краснодар не обидится, если на его литературной автостоянке появится новый автомобиль, обклеенный лейблами концепций. Тем более, что наше время, получив множество пинков, все никак не найдет свой стул.

ОБ УЧАСТНИКАХ АКЦИИ

Ася Крыльцова - художница настроения, живет в Вологде. "Кунсткамера" для нее - словно дом за пределами бытия, где краски могут, проистекая в четвертом измерении, явиться в самых уродливых формах. Аса не поэт, а лишь работник в доме иронии. В.Нерусский, оставивший свои заметки, отбывший, как известно, в Север искать пыльцу зла - человек глубокой метафизики. Аморфные сны - храм синей сущности, треснувшие ступени леса. Это - просто раскидистость фраз. Глубина колодца, где мысли только предстоит родиться из невидимого микрокосмоса, невероятна. А.Хантер вне критики лишь потому, что уделял уйму времени редактированию и просто забыл о своих записках. Однако, тень настоящей синтетики вы обнаружите однозначно, тем более, прочитав его статью о хаотическом настроении. Джессика Найт - существо, вобравшее в себя игру красных теней с лукавством небытия, когда армия вечера наступает, а день, наконец, понимает, что пора сдаваться. А. Югович - пример нарастающей решительности. Представьте утро. Первая машина, вторая, трамваи, вдруг побежавшие из депо, сонные пассажиры. Легкий туман. Но - грань тонка, и нужно прекрасно понимать, что солнце в этих стихах не взойдет никогда, и дымка в лучах останется не тронутой. Симон Перцев - теперь лишь тень, превращенная ушедшим "GSMB" в символ метафизики. Однако здесь присутствует некая идеальность ритма. Замечаете? Так уходит невостребованное, стекает под своды мироздания, открывая клетку вечной печали. Кто-то, быть может, сумеет ей воспользоваться. Константин Новогреческий - гранд армавирской поэзии, спрятавшийся теперь в мыслях о рано ушедшей осени - лицо здесь случайное, ибо, разделяя мнение И. Анненского, он считает поэзию делом сугубо интимным. Два вагона, как величина - открытие Симона Перцева. Стихотворение, последующая за этим песня, концепция встречи вагонов на железной дороге, с бутылкой персикового сока, привело А.Хантера к написанию целой поэмы. В нынешней акции представлен второй вариант, почти целиком отличавшегося от первого.

Практика же праздника - вообще проста. Во-первых, сбросьте груз. Нет ничего. Лишь дымка, рыжей косы жаркой плутовки, общность присутствующих, радость и ни какой иронии. Мгновение - жизнь. Мгновение умеет порой вылечить безнадежно больных, потенциальных самоубийц, людей, варящихся в сомнениях по поводу своего таланта. Ожидаете поезда. Но лучше - вдали от вокзала, где поезд имеет определенную скорость. Выбирайте в зависимости от желания любые два вагона, и - в путь. Открывается персиковый сок, звенят бутылки, и вы пьете прямо из горлышка. Представляете, для кого-то лето - важный вагон респектабельного поезда, для кого-то - это вагон-ресторан, и те, что за ним, а для кого-то - цистерны. Воображать можно до бесконечности.

Ася Крыльцова

* * * 

   Ночью Валя застрелилась 

   Вьюга - белая тоска 

   Переулками носилась 

   Вкруг остывшего виска. 

   Клоун пьяный, друг далекий, 

   Телефон давно сломал 

   И смерти черноокой 

   Лишь на третий день узнал. 

   Впалый рот и пятна крови, 

   Плоть, как вымысел - чужа. 

   Пролетала мимо кровли 

   Отягченная душа. 

   Только утром возле гроба, 

   Одиночество приняв, 

   Он поклялся, бледнолобый, 

   Вслед умчаться, грусть обняв. 

   И в последний час холодный 

   Он сомненья остудил 

   И у двери в инородный 

   Мир тихонько закурил. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   По печальному этому случаю, 

   Я пойду и ветра заслушаю, 

   Что на крыше случайно засели 

   И играют в трубе-свирели. 

   Ведь к земле, что кричит от грязи, 

   Они кличут мороза-князя, 

   Чтоб на белый взойдя престол, 

   Он построил зимы костел. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Ачхой. Блокпост. Амулет. 

   У тебя есть на небо билет. 

   А для жизни - в машине кассета 

   Да дымящаяся сигарета. 

   Осмотревшись, не сдержишь крика. 

   Жизнь сегодня - печать без стиха. 

   Отобедает и споет, 

   Как в вечерню - глухой пулемет. 

  

  

  

Смерть 

  

  

  

   Три гадалки уставились в небо. 

   Три гадалки устало глядели - 

   Как за ситцами плоти нежной 

   Теплой кровью она играла. 

   Она радость бросала людям. 

   Она горю давала семя. 

   И, спасая землю от сора, 

   Посылала болезни людям. 

  

  

  

К акции.

  

 

   Лето гремело по рельсам 

   Нюансом секундной были. 

   Люди, как фон, мерцали, 

   Где-то в селе напротив. 

   Две минуты спустя, 

   Слыша гудок вдали, 

   Я увидела вас 

   С бутылкой вина, как прежде. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Коль есть святой средь жизни год, 

   Пусть будет он, как храм священный, 

   Лишенный боли и забот, 

   И мыслей слабых и согбенных. 

   Пускай по венам алчным протечет 

   Дыханье века золотого. 

   И средь мечты произрастет 

   Виденье космоса иного. 

   Волненье любит лицедеев, 

   Все чувства, кинув под замок, 

   И, ожиданием владея, 

   Излить пытается порок. 

   А я средь волн, средь птичьей трели 

   Рисую хаоса глаза, 

   И повседневной канители 

   Меня не будят голоса. 

  

  

  

Годы 

  

  

  

   Где мысли откровенности? В годах. 

   Вбирают хмель. Без дна, без солнца. 

   О сколько их в прозрачности иной. 

   И в детстве, роднике прекрасном! 

  

  

  

В день рождения кошки Елены Вальс. 

  

  

  

   Вчера дорога - прах земной, 

   Под дождь попала в погребенье, 

   А я спешила за тобой 

   В плащевом белом опереньи. 

   Останки зноя под горой 

   В трубе нашли оцепененье. 

   Тебе сказала, я открой, 

   Я принесла тебе спасенье. 

   Как в море тонут корабли, 

   Так в этой жизни тонем мы. 

   Молва - стихия роковая 

   Смеется, пагубой играя. 

   Не феникс - творчество души. 

   Однажды срезавшись, не встанет, 

   И плоти гибель завершит, 

   Или до времени завянет. 

  

  

  

* * *

  

 

   Ты, что погиб на войне, 

   Принявший имя иное, 

   Ясный в своей простоте, 

   Памятью слизан людскою. 

   Плоти холопы презренной, 

   Вам он не дорог, нет. 

   Только во мне неизменный 

   Ты - негасимый свет. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Наши мысли - это реки. 

   Мы во мрак идем навеки, 

   Где цари нашли покой, 

   И мерцает странный зной. 

   Настоящее мы судим, 

   Хоть и знаем, что забудем 

   В мире черном всякий час, 

   И любимых сладкий глас. 

   Все на свете исчезает, 

   И есть ли чудо - все равно, 

   Все на свете улетает 

   В света черного кино. 

  

  

  

* * * 

   Скандал - луна в зените, 

   А вы куда глядите. 

   Лицо глядит из стены. 

   Не выйти мне из плена. 

   Краснеет черепица, 

   Встревожена граница, 

   Мозг стиснуло до боли, 

   Душа бежит на волю. 

   Однажды миг настанет, 

   И нас совсем не станет, 

   И придет свет, и раем 

   Свобода заиграет. 

   Но я, душой ослепнув, 

   Пойду путем нелепым. 

   Фортуна. Но - на метке 

   Свобода - на рулетке. 

  

  

  

К Люде

  

 

   Пылающая Люда, 

   Соперница пожара, 

   Что солнце разожгло! 

   Ты счастлива, что родилась 

   Среди земли зеленой. 

   Нескорый взлет, и счастье в проведеньи, 

   Что отвратит опасные углы 

   И острые преграды. 

   Светла твоя корона. 

   Ты нынче расцвела. 

   Ты родилась из плена 

   Случайного амура. 

   Ты плоть из плоти света, 

   И венчик золота того, 

   Что в космосе души 

   Величием играет.

  

  

  

 

А. Хантер

Два вагона лета.

   Я шел к остановке красной, 

   Где несколько лиц атласных 

   Курили - и нет. 

   В чьей-то душе клозет. 

   Полный по горло, рвался 

   Кто-то, быть может, мчался, 

   В мысли бензина влив. 

   Думам под стать моим. 

   Видел их - словно бесы 

   Взором, объяв окрестности, 

   Смотрят, как мерят весы 

   Сырье на пустеющем кожзаводе. 

   Так и они - осветившись чудом 

   Мирно друг друга обняв, 

   Чувств не имели трудных, 

   Радость, на волю сдав. 

   Мы так же когда-то, 

   Пока не подрались, 

   Как ягоды винограда 

   В любви умывались. 

   И рядом висели, 

   И вместе потели, 

   Пока шоссейных дорог уздечка 

   Мне не сказала: 

   Делать тебе нечего, 

   Вот тебе два стакана: 

   Один - обезьяна, 

   Растворенная в неге, 

   Другой - удача, 

   Которая бегает, 

   Лови, не поймаешь, 

   Мечтай не смечтаешь. 

   Вот тебе год, 

   Выбирай, коль отец урод, 

   Мать в подземелье мох, 

   А братьев - двенадцать. 

   Один - пророк, 

   Десять - вилы, 

   Последний - могила. 

   Коль честно сказать камышу в полях, 

   Где речка от скуки сохнет, 

   С тех пор просидел я, как на дрожжах, 

   На мыслях больших и долгих. 

   Мой друг в психбольнице желтой 

   Кричал - уходите к черту! 

   Я к нему приехал 

   И, словно жизни веха, 

   Долгие винные дни 

   Вылезли, как строи. 

   Подкатили глаза трамвая 

   И забрали их 

   Прямо вперив в себя кондукторшу. 

   Я другого трамвая кондукторше 

   Сказал, свое распрямляя 

   Чувство подавленной мысли - 

   Слушай, не кисни, 

   Отдай все билеты людям 

   Или выкинь в окно. 

   Хочешь - будет темно. 

   С тобой отрываться будем 

   И ни к чему тебе больше 

   Славянское трамвайное депо. 

   Впрочем, вчера над ним 

   Из тумана, слушай, 

   Вылилась вертолета туша, 

   Это хорошо, проживать один час, 

   Деля его, как морковку, дольками 

   Хорошо - один раз: 

   Однажды - и только. 

  

  

  

2 

  

  

  

   Мои губы пылали странным румянцем 

   Я позвонил на станцию 

   И сказал, заикаясь: Это... 

   Мне в ответ: Два вагона лета 

   Цепляют пыхтящим маневровым 

   Синего цвета локомотивом. 

   Я сказал: Это ... 

   Я бы хотел купить билет. 

   Мне в ответ: Нет. 

   Сегодня заказы в столицу 

   Уносит ночная птица. 

   Лишь только в подвале 

   Дежурная Галя 

   Может вас принять.. Сколько? 

   -Пять. 

   - Да нет, мне не это... 

   -Все правильно, лето 

   Закрыло пути вокруг 

   - Послушайте... 

   - Друг, 

   Нас повторять не учили 

   Шею сейчас намылим, 

   Справки - не золото, также - не волк 

   Вряд ли в леса отвалят. 

   Знаешь, скажу вам, в чем толк... 

   - В чем? 

   -Как землю теплом завалит 

   Солнце тягуче-злое, 

   Езжай-ка на море. 

  

  

  

3 

  

  

  

   На даче немного работки, 

   На даче - пиво и водка, 

   Мысли о Сочи 

   И крики чьи-то в ночи. 

   Утро, кажется выпито 

   Узкою злобой такси, 

   Где у водителя выбито 

   Два зуба сзади и впереди. 

   Юрий прислал пакет: 

   Слушай ведь смерти нет, 

   Впрочем, всех нас похерит. 

   Главное - верить. 

   Тесто смешаются мысли 

   С миром раскидистым: 

   Я - рука 

   Ты - мука. 

   Любовь нас размесит, 

   Бельем поразвесит. 

   Впрочем, вымыслом 

   Может все это стать, 

   Если не знаешь, куда отдать 

   Близость со всем на свете. 

   Если, к примеру, ветер, 

   Кошек на нитке таская, 

   Условности все сломает. 

   Конечно, не нужно ходить голым 

   И всем предлагать, 

   Что лежать под забором - 

   Неплохо, Япона мать. 

   Но страсть, как обычно, 

   Лишь курит и пьет, 

   И ест колбасу отличную, 

   Зная все наперед, 

   Наш кушает рот, 

   Рот души, 

   Рот сердца, 

   Рот половых отношений, 

   Рот, поедающий сон, 

   Рот, поедающий собственных детей 

   В процессе воспитания, 

   Рот, слизывающий память, 

   Рот войны, 

   Того рот, 

   Рот единообразного бога, 

   Рот телевизора. 

   Нет. 

   Телевизор - это пиво и шашлык 

   И сердце людей помидорной столицы. 

  

  

  

   Такой вот пакет с письмом. 

   Я снова звоню в дурдом: 

   "Здравствуй, Сергей." 

   Мне же в ответ: "Эй! 

   Ты что, Зема, 

   Он же признан здоровым, 

   И, прибавив в весе, 

   Отъехал в Ялту 

   На 600 - м "Мерседесе". 

   Сказав нам сентенцию скользкую, 

   Все, мол, волки тамбовские. 

   И вы уж ему не друг. 

   - Почему? 

   - Вдруг... А ну вас, идите в сад, 

   Сейчас нас разъединят". 

  

  

  

4 

  

  

  

   В сферах великих верхних 

   Сурово жрецы сидели 

   И землю, как чудо в перьях, 

   Они, наконец, осмотрели. 

   "Неново. Так-с. 

   Растет на горах мак-с. 

   Но курят-то прочее 

   А вот эти люди 

   Друг друга все время мочат. 

   А что же эфир? 

   Так-так - похож на сортир, 

   Разврата немного телесного, 

   В душе ж от него мало места. 

   Вот колесо рассансаренное, 

   Вот дети учебой жаренные, 

   Тетеньки, дяденьки, 

   в небе - гром, 

   А под небом - город - 

   публичный дом. 

   Давайте ж в механику глянем. 

   Вот эти друг друга гладят 

   Как редко! И вот прострация - 

   Великая словесная мастурбация! 

   А вот и ручного вида. 

   Ах, девочка Лида, 

   Страхом кармы завернутая. 

   Судьбина, рыбина подлая, 

   Где плаваешь, дочь оного, 

   Фетиша дочь безкоронного! 

   Но это, 

   Но это. 

   Ах, это же лето 

   В полях мимикрирует в поезде 

   И речками пишет повести, 

   Что мимо танцуют в полях. 

   В кабине, в рублях, 

   В сапогах, в кепке черной, 

   Великий сидит ученый 

   И вина златого века. 

   Везет одному человеку, 

   Что один в этом городе южном 

   Умеет любить, кого нужно. 

   Скоро вот эта акция - 

   Лето придет на станцию. 

   И машинист бестелесный 

   На шпилю вокзала влезет 

   И прокричит облакам: 

   "Бум - бам, 

   Тяните небесный шланг! 

   Обмоем это дело! 

  

  

  

5

  

 

   Трава перебила упрямством асфальт. 

   Сзади - контейнер инструкций. 

   Что с ним делать, куда совать? 

   Погода - вообще обструкция, 

   Врет, непрогнозится. 

   Люди куда-то носятся. 

   Но - в очередь к гробу 

   Чешут дорогой знакомой. 

   С улыбкой, с коллекцией жиров, 

   С привычкой съедобно-мыльной, 

   С отчетом о достижениях 

   В борьбе с отчуждением. 

   Трамваи сюда забыли 

   Дороги, ах, гады, 

   Рабочие люк открыли 

   У самой ограды. 

   Пейзажи люблю в индустрии, 

   Когда их штурмом природа взяла. 

   Ведь в этой больной мистерии 

   Разруха земли гуляла. 

   Машины стоят разбитые, 

   Колеса ржавлением сыты. 

   Отждались и меркнут 

   Пред пагубным веком. 

   Спереди - круглое, желтое, сильное, 

   Тяжкое, как утюг, 

   Лето прибыло пыльное 

   В составе вагонов двух. 

   Я закурил - оно вылилось в люк. 

   Оно стягом пошло на город. 

   Я, же сумку повесив, на сук, 

   Рубашку, кинув на голову, 

   Видел все его рыжие ленты, 

   А также толпу студентов. 

1 июня 98 г. 

А. Хантер

  

 

* * * 

  

  

  

   Настурция космоса 

   Огромные, как слава иных. 

   В луне они отражаясь 

   Виделись избранным воинам, 

   Чуждые любой борьбе 

   Святы в своей природе 

   Мирно они неслись 

   Мимо большого солнца. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Гавань вдохновения. 

   Там бывали мы, 

   Но в походах долгих 

   Растерялися. 

   Вот зовет нас царство 

   Мертвым своим голосом, 

   Когда барка тьмы 

   Собрала гребцов. 

   Не один из нас 

   По волнам ушел. 

   Ни один из них 

   Не вернулся 

   Не узнает наш 

   Вездесущий круг 

   Их дальнейший путь 

   По семи морям. 

  

  

  

* * *

  

 

   Не вдохновляйся тьмою хищной 

   И света жизни не стыдись 

   Кто проживает безразлично, 

   Тот никогда не взмоет ввысь. 

   Народы медленно уходят, 

   Как век вещей в небытие, 

   И лишь в душе твоей восходят 

   Святые лики не заре. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Садом - душа опять не свята 

   Железным жемчугом крылата, 

   Но ты услышишь ночью нас 

   Дороги долгой на Парнас. 

   Конечно, люди загребли 

   Тебя под глупостью обычной, 

   Но если б эти фонари 

   Тебе вдруг стали непривычны. 

   И мимо б окон ты пошла 

   Туда, где радостью богата 

   Моя уставшая душа 

   И пьет, и ест иное злато. 

   И все поднялись - опять 

   Унылый свет не смог б принять 

   Тебя в дома науки бедной 

   Бесцельной масти безответной.

  

  

  

 

Симон Перцев

  

 

   Как кукурузно в полях, 

   Я в небо смотрел, 

   А там на нулях 

   Воздух вспотел. 

   Солнце пекло 

   Блинчики в космосе 

   А меня свело: 

   Не было сигарет 

   Я тракториста встретил 

   Я у него стрельнул 

   Спичкой огонь пометив 

   Вышел и потонул. 

   Вот полустанок мертвых, 

   Люди ушли по водку, 

   Я же на шпалы лег, 

   В сонный вдаваясь, сок. 

   Выспался - поезд шел, 

   Грохнул - меня спугнул, 

   Я же в поля ушел, 

   В ниве благой утонул. 

   Жидко, когда душа, 

   Редко читает Носова 

   Что мне еще сказать 

   В мире вечерне-розовом. 

   Лето настанет скоро, - 

   Скоро табак пойдет, 

   И приезжая в город, 

   Я угощу народ.

  

 

* * * 

  

  

  

   Город и сигареты. 

   Скоро наступит лето. 

   Девочка, что на хлеб наступила 

   Мне показалась милой 

   Джинсы со мной говорят. 

   Впрочем, с собой - не плохо 

   В поле себя круглят 

   Все семена гороха. 

   Летом асфальт покинь, 

   В горы уйди небритые, 

   Страсть из кармана вынь 

   Долгой зимой избитую. 

   Водочку - рюкзаке 

   И на плече гитару 

   И - в трамвайном мешке, 

   Двинься скорей к вокзалу. 

   Горы не только пьянство, 

   И институт постоянства 

   И отправлений пристань, 

   А также - старый транзистор.

  

 

* * * 

  

  

  

   Земля родилась в коньяке, 

   Когда был космос пьян, 

   А бог прошелся налегке 

   И вдруг нашел стакан. 

   "О черт, опять!" - воскликнул он, - 

   Но я тебе задам; 

   Я в темноте твоих корон 

   Исчадие создам. 

   И плюнул он, - и вот Земля 

   Средь космоса взошла 

   И жизни первые моря 

   По кругу пронесла. 

   Но ген коньячный был во всем, 

   И потому теперь 

   Мы год от года больше пьем, 

   Уставши от потерь.

  

 

* * * 

  

  

  

   Телефон странную душу имеет, 

   Но она не горит, не греет. 

   А диск - то не рот, а глаз, 

   Но вряд ли он видит нас. 

   Куда-то он вдаль уперся, 

   Где, видно, в космосе синем, 

   Бледным цветком разросся 

   АТЭЭСище вселенски сильный.

  

 

Слабоумову.

  

 

   Чудесами не рулят - их смотрят. 

   На стене повис ночник. 

   Я с любимой во тьме притих, - 

   Я боялся, что миг испортят. 

   Миг один, только криков тьма. 

   Меж извилин идет гурьба. 

   Лишь один ты был сердцем струнен 

   И фамилией - слабоумен. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Сон долгий - логово врага; 

   И из него шпион, 

   Обув два длинных сапога, 

   Пришел, чтоб сделать шмон. 

   Меня он мигом опустил 

   В кастрюлю маяты 

   И в сонном царстве разбудил 

   Две долгих суеты. 

   Одна права, но я не внял 

   И, правда - не пророк. 

   Другую я душой обнял - 

   Иное - вряд ли б смог 

   И утром поздним вижу я, 

   Как тает этот шут; 

   И крылья в дальние края 

   Его опять несут.

  

 

* * * 

  

  

  

   Густая пария листвы, 

   И тени - черные посты, 

   И я на лавочке, а ты 

   Подстригла ветхие кусты. 

   Мы едем в желтый Армавир. 

   Сергей Чикаго, наш кумир 

   Там, в те моменты, что не пьян 

   Все изучают барабан.

  

 

* * * 

  

  

  

   Бас-гитарист неплохо ладил 

   С историей души, 

   Но путь стремления отвадил 

   Его со своей страны. 

   Он полюбил цветы и горы 

   А после, - вовсе в них ушел; 

   И ярко - крылые просторы 

   Опять в душе своей нашел.

  

 

* * * 

  

  

  

   Небо - ванадий 

   Она любит сзади, 

   Но пищит радиостанция 

   У него сегодня день рождения. 

   Все! В бар не едем, никуда: 

   Дамба Дмитриевская тонет 

   Только слышно - поезда 

   Отражаются в затоне. 

  

  

  

* * *

  

 

   Министры мочатся в садике, 

   Посасывая Кока-Колу. 

   Синими пиками сзади 

   Встали седые горы. 

   В парке мечтает дерево, 

   Дождик из облака ссыт, 

   Ветер на длинной веревке 

   Болтает цветные трусы. 

   Я закурил сигарету 

   Я по отцу-утюг. 

   Скоро прибудет лето 

   В составе вагонов двух. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   В мирах святого нет. 

   Душа вкусит обет, 

   И темною тоскою 

   Себя на век укроет. 

   Нам в силах равных нет, 

   Но снова средь газет 

   Предательство играет, 

   И глупость вновь мечтает. 

   Мы в север все уйдем, 

   Где бабочка укрылась, 

   И смерть свою найдем, 

   Чтоб зло не веселилось. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Мы сильнее любви 

   В этот час, 

   И парадной стези огни 

   Не тревожат нас. 

   Обывательство славится 

   Пищепроводом вечным, 

   А мне так не нравится, 

   Что все конечно. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Евреи хороши, 

   Но Женя - нет. 

   У него на дне души - 

   Авиабилет. 

   Я удил луну 

   В Темрюке туманном 

   На своем горбу 

   Неустанном. 

   Ролики купил 

   Возраст - не помеха 

   Что для вас сортир,- 

   Для меня - потеха. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   У кошек вкус души - лилов, 

   Они не ведают основ, 

   Их зло не забавляет, 

   И свет не направляет. 

   Надраив, важные усы 

   Они несут свои носы 

   К мышам, всегда суровым, 

   Или к деревьям новым. 

   И человек - венец тепла 

   Их удивляет иногда, 

   Если протянет руки 

   В период зимней скуки. 

  

  

  

"О друзьях" 

  

  

  

   Слабоумов - долгий путь 

   Рисовал, 

   Но душа его чуть-чуть 

   Рвалась на вокзал. 

   Зло его передалось 

  

  

  

   В. Нерусскому

  

 

   Что потом же с ним стряслось 

   В переулке узком. 

   Хантер - вовсе не злодей, 

   Хоть не носит он идей, 

   Но за все берется 

   И всегда смеется. 

   Крис - случайный человек, 

   Для него проблема - век. 

   Долго он восходит 

   И других изводит. 

   Асю мало я знавал, 

   Никогда не целовал 

   Посему наука: - 

   Не водись со скукой. 

   Но Чикаго был герой, 

   Барабан его порой 

   Заглушал эпоху. 

   Было ль в этом проку. 

   Гений Го давно исчах 

   Наш Сергей теперь - монах. 

   Изучает ночи 

   И рисует очи. 

   Влад Зарянский - отче слов, 

   Слишком много знал основ, 

   Отзевал и убыл 

   Колесить по клубам. 

   Соня - вечное дитя, 

   Колдовства огня, хотя, 

   Если б жизнь не мяла, 

   Многое б знавала. 

   Племя новое мое - 

   Пересохшее жнивье. 

   Константин куда-то 

   На словесах катит. 

   Был Че Ган, но в прорубь пал, 

   Там его сундук поймал, 

   В память запечатал 

   И навек упрятал. 

   Так и едем мы к концу 

   Долгожданному венцу 

   И мгновенья лени 

   Никогда не ценим.

  

 

* * *

  

 

   Прощай любовь - мне не забыть 

  

  

  

   Минуты радости чудесной 

   И память ветхую не скрыть 

   От колебаний бесполезных. 

   Она ждала, но я не внял 

   Ее порывам трепетанья 

   И слишком быстро потерял 

   Веселой неги колыханья 

   Уже дворцы не строят день 

   В моей душе летает тень 

   И, в дом подземный зазывая, 

   Моей судьбой играет.

  

 

Симон Перцев 

  

  

  

"Я не сплю"

  

 

   Слова рождались из туннеля 

   Слова сознания согрели 

   Сознаний восемь, я - один 

   Вино - мой лучший господин. 

   Кузмин на полке запылился 

   К нему устало я пошел 

   И в осмысленьи удалился 

   О тех, кто в вечный мрак ушел. 

   Анализируем - котлы, 

   Кипят, там, полные смолы 

   Один горит, другой - родиться 

   Чтобы на свете появиться, 

   А я сквозь ржавые очки 

   Увижу новых строк клочки. 

   Тогда останусь я один, 

   Умы компьютеры заменят 

   И стимуляторы картин 

   Свободу качества применят 

   И я, последний строчек аз 

   Сему представлю пересказ. 

   Разбойник - телек солнцем станет 

   Ведущий - Пушкина сменит, 

   Но новый век себя обманет 

   И жизнь в ловушку заманит. 

   Пророк угаснет, но земля 

   С себя сгребет сего царя. 

   А ныне сон меня не ждет, 

   Я сигаретами питаюсь, 

   Большое сердце мысли гнет, 

   И суетится, нагнетаясь. 

   Уж лучше просто мирно спать.

  

 

"Action United"

  

 

   Есть крикуны, когда их миллион 

   Поэт - один, 

   Вершат свое предназначенье, 

   Он вешает ярлык, 

   Он знает суть вещей 

   Хоть многого не ожидает 

   От мира суеты. 

   Его заботы не прельщают, 

   И он, сим басням не учась, 

   Подчас отвергнут. 

   Все поют и топчут мирозданье 

   И хорошо все. 

   Но что неймется так 

   Его мышленью? 

   Странного он хочет? 

   Конечно, век прошел. 

   Когда за то сажали 

   На острый кол. Но мода 

   Трансформированный лишь ум, 

   Того, что родилась когда-то, 

   Пусть изменяет же себе 

   Поэт, чтобы от язвы 

   Не смеркаться к склону 

   Жизни, а идеальным 

   Быть борцом. 

  

  

  

В. Нерусский. 

  

  

  

Выборки из сборника "Мантия леса"

  

 

* * * 

  

  

  

   Требую лишь зла 

   В светлых останках ума, 

   Тянет меня навсегда 

   В вечную прорубь чума. 

   Красной стезей в никуда 

   Люди, лишенные слуха 

   Рвали себя иногда, 

   Чтоб не забыть науку. 

   Легший костьми на любовь 

   И нищетою каясь, 

   Я выпускаю кровь 

   В ванну, где я купаюсь. 

   Лают, трусливо визжа, 

   Вены в приходе стали, 

   Но поцелуй ножа 

   Долог и без устали. 

   Может, так нужно петь, 

   Жилами вдаль срастаясь 

   И веселясь слабеть, 

   В красной воде купаясь. 

  

  

  

Кратер зла 

  

  

  

   Мягкая зависть течет с плеча,

  

 

   Мыслей моих касаясь. 

   Я ожидаю прихода врача 

   И на диване маюсь. 

   Лес колесил по дорогам глухим, 

   Лестер- мой друг хороший, 

   После тебя он ушел больным, 

   Вирусом злым поросший. 

   Там, за горой, где распят Орфей, 

   Тьма сапоги тревожит. 

   Нет уж теперь дорогих друзей, 

   Вот и ушел Сережа. 

   Месяц янтарен, а ваш отряд 

   Ходит, торгует телом. 

   Где-то она, чей смертельный яд 

   Роздан был всем без меры. 

   Мне незнакомка дала ключи, 

   Кратером зла хмелея, 

   Я не желаю себя лечить 

   Или же стать Орфеем. 

   Образ ее различаю сам, 

   Этой костлявой дуры. 

   Завтра, я завтра ее отдам 

   На макулатуру.

  

 

Осень-97 

  

  

  

   Колесом прокатилась осень 

   По тебе да по мне- на вокзал. 

   Ветер вечность уныло попросит 

   Опуститься в хрустальный нал. 

   Тени сумерек воют на крышах 

   Словно звери хаоса, злясь. 

   А я духом взлетаю выше, 

   В переменчивой вьюге мчась.

  

 

Величие клопов 

  

  

  

   Запотело лицо от любви, 

   Да и ты тяжела наверху. 

   Посмотри же теперь, посмотри- 

   Снег умерший с небес спорхнул. 

   Ты о чем говоришь- бледна, 

   Словно осень твоя душа, 

   Когда в черную ночь поезда 

   Убегают, в пути верша. 

   Но зачем, для него пришла? 

   Я с годами теперь не нов. 

   Лишь собака письмо принесла 

   О величии всех клопов. 

  

  

  

   Ты горюешь, что старость- смерть,

  

 

   Очи липкие- от тебя, 

   А у стула опять круговерть, 

   Возле печки, где нет угля. 

   Снег разверзнется грустной мглой, 

   Корабли эти - строгий ряд, 

   Переправят меня с тобой 

   В подземельного мира град. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Черный дух Ахматовой меня посещал, 

   А потом- сел в метро, и- на вокзал, 

   Чтоб на поезде в ад стучащий 

   Убежать по стезе просящей. 

  

  

  

Золото - везде 

  

  

  

   Над землей чернеет гроб, 

   Мешковатый, в вечность впалый, 

   И кругом играет рок 

   Русскосельский и отсталый. 

   Пало яблоко с червем, 

   Ночь огнем не пропиталась, 

   И в больнице колыхалось 

   Смерть, оставленная днем. 

   Дивен, златом краснощекий, 

   Демон жизни - разудал, 

   Его фельдшер тонкоокий 

   По одежде разгадал. 

   Но перната и прекрасна 

   И когтями залита 

   Его рученька опасна, 

   Вокруг шеи завита. 

   И, омыв фурацилином, 

   Тело в ссадинах больших, 

   Затянул он никотина 

   И в палату поспешил. 

  

  

  

Мера сомнения 

  

  

  

   Листом поблекшим на фонтанах - 

   Студенты все обнажены. 

   Она лежит - огромна рана, 

   А все, желаньем разжены. 

   Лениво труп на землю ложат, 

   Большая тетка, признак дна, 

   Сидит за веткой и сторожит, 

   Пока толпа увлечена. 

   Они спешат,повергнув мысли, 

   Низины радости вкусив, 

   А наблюдатель тихо киснет, 

   У телескопа загрустив. 

   На нивах жалостных сомнений 

   Звонит в милицию - и вот 

   Они, не требуя прощений, 

   Кидают в бобики народ. 

   Так ль мы живем, все ожидая, 

   Что сила тени - не жена, 

   И утром красным отрываем 

   Опять листки календаря. 

   Сомненье - мера отрешенья, 

   Лишь та, решая отдохнуть, 

   Закон всечастного паденья 

   Во сне внушает по чуть-чуть.

  

 

Великие Леса 

  

  

  

   Мерцанье легкое вдали: 

   Летят леса вокруг земли, 

   Уходят в космос корабли - 

   Чтоб возвратиться не смогли. 

   Горит свеча, спидометр глух, 

   Не хочет мысли он тревожить, 

   Когда от длительных разлук, 

   Печаль смятенье посторожит. 

   Покинув дом, закрывши дверь, 

   Скажу тебе - Лесам поверь. 

   Отдайся, влагой размягчаясь, 

   И липким злом отягощаясь. 

   Ведь где-то в мире золотом, 

   Куда ведет меня дорога, 

   Сидит в сияньи голубом 

   Лесничий мира - недотрога.

  

  

  

 

К Новогреческий 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   В курганы серые и в мавзолеи 

   Вникай возненавидя страх, 

   И там, эпоха правящих плебеев 

   Не переломит царственный размах. 

   Нарушь же дух, гробницы вековые, 

   Скелеты, отплылавшие впотьмах, 

   Дела мои, в познаньи роковые, 

   Не превратятся в подземельный прах. 

   И, опрокинут чашей, ад холодный, 

   Где души стонут и скрепят цепа. 

   О ты, мой дух, уставший и голодный, 

   Обрушься, как небесная крупа. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Отнес я в сени спелый виноград, 

   И листья пали с лоз. И вот потоки 

   Залили влагой мой увядший сад 

   В осенней и янтарной суматохе. 

   Опять октябрь наполняет взгляд 

   Увядшим миром в мокрой сутолоке 

   И скоро скроет молчаливый хлад, 

   И солнце встанет на востоке.

  

 

Узник 

  

  

  

   Сраженный злостью и набором слов, 

   Попал он в эту старую темницу. 

   Мудрец был прав, что он не соблазниться 

   Блестящей мишурой златых оков. 

   Навек раставшись с суетой мирскою, 

   Он пьет вино и познает покой, 

   И в подраженье древнему герою 

   Ломает гири сильною рукой. 

   Неприхотлива жизнь его простая, 

   Всевышний осудил терпеть и ждать, 

   И злости черной у других не вызывая, 

   Себя за послушание карать. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   В моей душе- кромешный ад, борьба 

   Зловейщих демонов и жар остывшей страсти, 

   Набатом потревожены года- 

   Ничто не смоет с сердца черной масти. 

   Я- ужас, я- кошмарный бред, 

   Я приношу тревогу и отчаянье, 

   И нет мольбы, и ненавистин свет, 

   Не радуют слезящие признанья. 

   В чужую жизнь, как в зеркало, гляжусь. 

   Вглядевшись, различу уже едва ли: 

   Душа моя подобна миражу, 

   И все, что в ней не передашь словами.

  

 

* * * 

  

  

  

   Я пал к воде хрустальной, я склонился, 

  

  

  

   К ее лиловой мантии прирос, 

   Губами- к серебру ее волос, 

   Но блеск ее под вечер испарился 

   Я слышал ее поток струился, 

   И мне признанья тайные дарил, 

   И шепотом случайным теребил, 

   И наступившей ночи не страшился 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Вуаль небес ты видела в апреле 

   И представляла снежные метели, 

   Неуловимо взглядом окрылясь, 

   Упасть с лазурной крыши не боясь. 

   И в сне пришла душа твоя к купели. 

   Ты просыпалась, а глаза блестели, 

   И грусть, посланница глубокого предела, 

   Невольно сердце краешком задела. 

   Когда я был с тобой- мешался с лестью, 

   Но бденье мира ежедневной местью 

   Делило мысли наши на куски, 

   Отягощало олово тоски. 

   И я ушел, и пробудилось время, 

   И ты проснулась, скинув бремя, 

   Отделась в белое, и крылья кочевые 

   Тебя несли в миры уже иные. 

  

  

  

  

  

Андрей Югович 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Пряной полынью и дымом 

   Пахли твои волоса, 

   Когда промелькнула мимо 

   Окраинами гроза. 

   На рыночной площади людной, 

   Где шорох парчовый и скудный 

   Исчез, как волна суеты 

   Я видел гроза - цветы. 

   И что-то кольнуло в сердце 

   Иголкой ушедших дней. 

   Не ты ли моя невеста, 

   Из вечной игры теней? 

   И запах, и та же походка, 

   И сетка небесных глаз, 

   Их видел, плывя на лодке, 

   На пальце, неся алмаз. 

   Но, видно я стал бледнее, 

   Исчезли разводы чар. 

   Я юным приду Бореем, 

   Ведь орден души - пожар. 

   Утрачено это счастье, 

   И только вечерний след 

   Тревожит гаснущей мастью 

   Растаявший силуэт. 

  

  

  

   Наставление юному лорду К* 

  

  

  

   Бывает трудно разлюбить,

Бывает нелегко поверить, 

   Но нужно с пламенем прожить 

   Все то, что жизнью не измерить. 

   Пускай, забыт ты чередой 

   И человеческим стенаньем, 

   Умри! Но будь самим собой, 

   Останься тайной мирозданья. 

   Богатство в славе - это свет, 

   Который облачает земли, 

   Они не стоят бега лет, 

   Точи назло познанья кремний. 

   Ты им разрежешь миражи, 

   И слабость сменится свободой, 

   И вихрь волною закружит, 

   Прихлынут радужные воды. 

   А этот свет падет к ногам 

   Цветастой ширмой, а за нею, 

   Ты, видно, станешь богом сам 

   И, уходя, захлопнешь двери. 

   И вспомнишь старый маскарад, 

   Где сам был маскою юдоли 

   И было трудно разобрать, 

   Что не бывает легкой доли 

  

  

  

MEXICO 

  

  

  

   Ночь взмахом крыльев из мрака 

   Город укрыла от глаз. 

   Мехико. Медленным знаком 

   В небо струится газ. 

   Ночным, поглощаясь кровом, 

   Цепью колоды звеня, 

   Хочу я вернуться снова 

   В шелест далекого дня. 

   Сердце укажет запястьям, 

   Где лучше кровь обронить, 

   Чтобы найти в одночасье 

   Прежней наружности нить. 

   Вышьет ей лес узоры 

   В смехе кудрявой травы, 

   В зеленоглазую пору, 

   Пьяной от долгой жары. 

   Я обернуся к престолу, 

   В радуге ливней и гроз, 

   И на пятнистом обзоле 

   Выпью вина из роз. 

   Кину пригоршню ветра: 

   Здравствуйте же, я пришел! 

   Снова искать заветы 

   В рунах роящихся пчел. 

   Город, прими в объятья, 

   Мехико как ты жил? 

   Мы же с тобою братья, 

   Святостью древних могил. 

   Он встрепенется птицей, 

   Светом, пронзая шум, 

   Будем с тобою кружиться 

   Под карнавальный бум. 

   Только сейчас за дамбу 

   Родичей след ведет. 

   Нынче ты наш, caramba! - 

   Черный полковник орет. 

  

  

  

Чашка печали

  

 

   Выпита чашка печали, 

   Нет вдохновенья писать. 

   На белозубом рояле 

   Пальцы устали плясать. 

   Нервно задернуты шторы, 

   Лик, обнажая окна, 

   Манят пальцем просторы 

   Ветры весеннего сна. 

   Пеплом полны табакерки 

   Смятый сюртук на ковре 

   И от письма к баядерке 

   Пламень почил в серебре. 

   Чистых страниц дорога 

   Сбита нечайным стихом, 

   Не вопрошаю у бога 

   И наливаю ром. 

   Что-то волнует душу, 

   Что-то отчаянно жжет - 

   То ли отчаянье глушит 

   Тяжкую нить забот. 

   Выпит еще день бегущий 

   Так же, как те, что ушли, 

   И на кофейной гуще 

   Их паруса влекли. 

   Кинусь вдогонку за ними, 

   Гордо смыкая глаза, 

   Вечно движеньем гонимый 

   Катящегося колеса. 

   На утро, в печальном подносе 

   Чашка опять полна, 

   И на чужой папиросе - 

Высохший след вина.

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Мной облачилось ненастье 

   Вздохом промокших лугов, 

   Кинуло бурные снасти 

   В небо, не сняв сапогов. 

   Вечно ссыпаются звезды 

   В черный кипящий котел, 

   Звезды - небесные слезы, 

   Тучи - небесный пол. 

   К утру я их легонько 

   Вытряхну в сонмы и пар: 

   И отомрет непогода, 

   А на востоке - пожар. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Распахнуты окна под вечер, 

   Раскинуты окна в синь 

   И тающий лик расцвечен 

   Смятостью красных пластин. 

   Повис полуобликом терпким 

   Весенний терновый дым, 

   А ты за настойкою крепкой 

   Предалась мечтаньям иным. 

   А я улетаю, как бражник, 

   Взмахнув шелестящим крылом, 

   Задумчивой неги стражник 

   С холодным и грустным лицом 

  

  

  

Судьба

  

 

   Догорает закат над рекой, 

   И на мантии черного дня 

   Проступает немою звездой, 

   Дальний свет от чужого окна. 

   А за ним сидит человек 

   И мешает ложечкой чай, 

   Сознавая, что жизни бег - 

   Лишь тоска да печаль. 

   Руки сильных - пепел побед, 

   Их ухмылка таится в устах, 

   От печали прожитых лет 

   Неизбежно восходит страх. 

   И луной желтый глаз косит: 

   В нем такие просторы миров, 

   Что, вбирая их сказочный вид, 

   Отделяешься ты от оков. 

   Словно искорка пламени нег. 

   От полетов в ушах свистит. 

   Вдоль теченья небесных рек 

   Пролетаю - метеорит. 

   Под покровы кромешной тьмы 

   В сердце хаоса вечно льюсь 

   И по правилу древней игры, 

   Проиграть я совсем не боюсь. 

   Вот и сгинул крылатый мой век - 

   Буквой Z улетавших душ, 

   Что бы мог ощутить человек, 

   Что он к свету и мраку чужд. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Твой гений - радость утешенья, 

   Он не дает глотнуть вина 

   И ждет тревожного вторженья 

   В покой гагатового сна. 

   К нему ты простираешь руки, 

   Моля утратой перемен. 

   Но он, уставший от разлуки, 

   Ничто не требует взамен. 

   Он для тебя старинный идол 

   Из неопознанного дна, 

   Ведь разум твой завесу скинул, 

   Твой гений - это ты сама. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Темнеет лентою дорога 

   От каменистого порога, 

   Ведет с молчаньем в никуда, 

   Где спят под пеплом города. 

   И тень поры минувших лет 

   К виску подносит пистолет. 

   А разум, горестный вершитель, 

   Ушел в забытую обитель. 

   И я был там, сиял неоном, 

   Мохнатым желтым скорпионом. 

   Соткался запах - вышел вон 

   Теперь уж я не скорпион. 

   Не вижу манящей дороги, 

   И опустевшие чертоги 

   Угасли вновь, золы уж нет - 

   Виском наелся пистолет. 

  

  

  

ЮГ 

  

  

  

   Аромат по-испански, 

   Разрушаются краски, 

   У бредущей цыганки 

   Что ни спросишь - напрасно. 

   Голос прячется в складках 

   На нагрудном кармане, 

   И по южным повадкам 

   Я сегодня - испанец. 

   По округе забытой, 

   Чуть окрашенной солнцем, 

   Прохожу весь избитый, 

   Арлекином с бубонцем. 

   Конь мой чалый и черный, 

   Вдаль неси чуть ретиво, 

   Чтобы облаком гордым 

   Пыль вплеталася в гриву, 

   Чтобы душные ночи 

   Под струною гитары, 

   Мне могли напророчить 

   На часовнях удары 

   Сердца знатной синьоры, 

   И печаль вековую, 

   Где под звездным простором 

   Я, сегодня, тоскую. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Время сквозь лет укоры 

   Сыплет снега к ногам; 

   Хладом взятые долы, 

   Улиц беснующих хлам, 

   Свет городов над прибоем, 

   Зов океана-отца, 

   Залпы ушедшего боя 

   В лике святого слепца, 

   Теплые волосы милой 

   С запахом мятной травы, 

   Памятью спят над могилой 

   В лапах ночной молвы, 

   Ветер холодного марта, 

   Окон влекущих свет. 

   Память раздаст на картах 

   Первой любви завет. 

  

  

  

Украденный холодом вечер 

  

  

  

   Морозно. Пар. Тишина. 

   Деревья молчат в серебре. 

   Свет улиц расчесан от сна 

   Налетом на снежном ковре. 

   На небе горит огонек, 

   Как воск замеркавшей свечи, 

   И словно слепой светлячок 

   Мне в холод бросает лучи. 

   Стянула зима все шарфом, 

   На шее синеющий след, 

   Деревья ж больны серебром 

   На сто миллионов лет. 

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Отгремели майские грозы, 

   И дождями омылась листва 

   И моя нерожденная проза 

   Зацветает в саду у окна. 

   Серпы ласточек режут свободу 

   Тихой заимки, где над водой, 

   Над песчаным и илистым бродом, 

   Блики пляшут волшебной дугой. 

   Сено пахнет душистым медом, 

   И когда ночь набросит шаль, 

   Белых облак прозрачные своды 

   Всей росой покрывают даль. 

   Уж сверкайте тогда непогоды - 

   Майской темени чуден приют, 

   Вы - бурлящие первые грозы, 

   Я - ваш ветреный майский шут.

  

 

* * * 

  

  

  

   Ноги милой - струны на скрипке 

   Под углом костяного смычка, 

   Непечатанною улыбкой 

   Забавляет хрусталик зрачка. 

   Урезает чуть пышные формы 

   И дарит нег осветленный лад, 

   Чтобы в синюю униформу 

   Не влезал зацветающий сад. 

   И когда купол звездный растает 

   Тонкой радугой дивной игры, 

   Ноги милой лебяжьей стаей 

   Разбросают на небе шары.

  

 

OUR BEST 

  

  

  

   Мы стоим у края земли. 

   Что мне сказать тебе? 

   Лезвие мира огни 

   Видит GSMB. 

   Над серпентарием зло и добро 

   Бьется о синий алмаз. 

   Семь синтетических снов 

   Волей не взять за раз. 

   Скоро, велик красотой, 

   В сетке космических рам, 

   Купол раскинет свой 

   Первый коричневый храм. 

   Сути вещей глаза 

   И монокосма дух 

   В плоти родят голоса 

   И состязание двух.

  

  

  

* * * 

  

  

  

   Грузчики упорствуют. 

   Лето в коробках. 

   Два вагона. 

   "Думаете, тут печенье?" 

   Я вопросил инспектора 

   В синем, как старь 

   Коммунизма, костюме, 

   Что вы морочите голову? 

   -Не верите? - ВОТ! 

-И, правда.

  

  

  

  

  

О хаосе и ртутном веке русской поэзии.

Существуют две ясности. Первая, сложная, маслянистая, словно руки механика, связывают столь много понятий, что доктрина жизни, с ее частой печалью подчас неудивительна - слабость низводится, сила хается и возвышается, словно статуя деспота и, словно змеи в серпентарии, скажем, кишат термины, другим - обговорить вопросы разности сословий, третьи, не имея природной привычки работать, придумывают этому объяснение, четвертые видят смысл в сексе, пятые, поднявшись над чернью, указывают перстом. Возьмите утопических философов - ведь было им, в чем путаться. Полная загадок, кладезь первой ясности то и дело плевалась какими-нибудь новыми протуберанцами вещей. Технический прогресс подогрел базис, и змеи уже прыгали. Но о чем, собственно речь? Конечно же, о простоте, о том невозможном, что большинство умов воспринимает слишком многообразно, между тем, как это свет одной и той же лампы. Так, не переусердствовав, не насладившись словесным напитком, мы оторвали весь огромный нарост современных понятий, куда можно включить все без остатка. Тут, приподняв замшелый могильный камень, выглядывает и просится на свободу вера. Подадим мы ей руку? Вторая ясность, простая и великая, явление, отличавшее первозданного древнего человека, в наше время так же часто, как полеты на луну. Основываясь на немногочисленности деления человеческих структур, мы можем сделать определенные выводы. Будучи занятой ничем, кроме ведения размышлений, ясная голова способна замечать совершенно недоступные мотивы для обывателя - такой мелодией и стал хаос в исполнении "GSMB", песню которых приняла нынче об "Кунсткамера". Мир, тонкой пленкой расцветший на границе великого беспорядка получил множество толкований. Юрий Слабоумов, поэт - экспериментатор, большей частью в области ненормированной лексики, ощутил, к примеру, Первозданную связь с этой единородной жизнью. Свинцовая бабочка, слияние тьмы и сырой синей сущности, имела в Юрии свое обиталище, и ветви гнезда, выпирая, проникали в корни подсознания, управляя его поведением. Очищение от понятий вывело его в глубины себя, и, наблюдая оттуда пленку хаоса, ту необъятную субстанцию, которой "GSMB" посвящало все свое творчество, он разбудил Свинцовую бабочку. Она-то группу и разогнала. В вечера, зеленые, словно лишайники на стенках камер, Юрий чувствовал, что все его строки больны тьмой. Они рвались перед ним, гремели канонадой, раздваивая, казалось бы, совершенно первичное сознание - обе части мучили себя, а в перерыве слышался визг электромотора. Точились ножи. Бабочка наслаждалась, сталкивая обе половины Юрия - она еще не испилит его тепло, но час надвигался. В последние дни перед окончательным превращением в Бабочку Юрий собрал чемоданы и отбыл на Север, где, как известно, произрастает зло.

   Друзья, ведь вы еще поймете - 

   Все уязвимо на земле 

   Вы изваянием падете 

   На глубину в гнилой воде. 

Пример Юрия - вовсе не желание кого - либо запугать. Проявления хаоса, подвергаясь систематизации, описываются лишь всплесками. Прогрессивные наблюдатели, имеющие несколько десятков чувств, сосредотачиваясь, встречают бесконечные многомерности, переходящие одна в другую, имеющие по сто миллиардов идолов на каждое пространство, каждому из которых не стоит верить. Закончив изыскания, наблюдатели пьют вино, и, отказавшись от бессмысленного желания перекладывать свои приключения в узкие литературные рамки, создают иллюзии образов. Цитаты из речей идолов пестрят то здесь, то там, и так рождаются синтетические стихи. Один из великих экспериментаторов, Сергей Го, легший в дурдом ради ощущений, сочинял пьесы для барабана. Достаточно вспомнить ритуальный камень древних, резонировавший с автонастройками подсознания, чтобы ощутить всю прелесть настоящего звука. Думам, летающих внутри мира желаний о вещах грубых, но также и неосязаемых, рекомендуется проникаться в древние звуки. Боги Красного Мира, не желающие заглядывать в наши умы, иногда теряют обувь, и тогда рождается великая музыка. Впрочем, подробные разъяснения хаотических явлений, пример экспериментов, экспериментаторов и прочего, вы можете найти в книге История GSMB, которая хранится в архиве об Кунсткамера Наш же рассказ направлен на ознакомление читателя с хаотическим настроением, кое складывается из многих тонких аспектов, не выражаемых грубо и колбасно, Сергей Го писал:

   Когда голова пуста 

   И смеешься от того, что 

   Листва дерева напоминает 

   Множество зверей во тьме 

   И хоть завтра работа 

   Или расстрел 

   Сегодня останься в часе 

   Слушая, как генераторы 

   Смеются, от грязи свободные 

   И фибры извилин, и прочие элементы 

   Чувствуют много 

   Вокруг Белых и Синих, 

   И Черных и Красных Миров. 

Диссонанс, впрочем, велик. Ван Гог закончил жизнь в сумасшедшем доме, а Рокфеллер, напичканный жирами, питал животную логику до конца дней. И питал удачно. Сборщик ощущений, существо свободное, не должен прельщаться минутным шумом. Продолжая попытку родить в читателе хаотическое настроение, мы приведем пример обширного образа, заголовок которого имеет называться праздником Сретение Земли Нерусской. В. Нерусский, гражданин земли, позже зацелованный злом, продвигаясь по Пленке Хаоса, вступил в странные земли, где множество существ, искривленных сумраком центрального ума, встречало его с флагами и лозунгами: Дай Закурить! - гласила надпись здании муниципалитета. Мы - слизь твоего ума - выкрикивала добрая сотня плакатов в толпе. Нерусская Земля встречает тебя!, Купи и носи клюв!, У нас есть серия легенд о телевизоре. В. Нерусский явственно осознал, что центральный ум, не переработанный молитвами к пустоте, явно закипал вблизи Пленки Хаоса. Однако Нерусская Земля была поводом для великого настроения, и создал целый цикл стихов Мантия Леса. Другой пример - день Цветения Шестого Пальто. Родившись за луной, где лики пост события подмигивали кратерам, А. Южный ребенком был перевезен в Пятое Пальто, в древний город, внешняя сторона которого туманом разнесена вдоль всей планеты. Аборигены, увлеченные реликтовыми раскопками, однажды отыскали первозданный телевизор. Некогда он был, изрыгнут одним из идолов обратной стороны луны. Находка эта оптимизма не добавила. Пятое Пальто зацвело, и южным пришлось переехать в Шестое Пальто, которое являлось в то время совершенно юным творением беспорядка. Тонкая корка над магмой постоянно нагревалась, и А. Южный постоянно ожигал себе пятки - вследствие малолетства он любил ходить босиком. Позже Шестое Пальто окрепло, а, однажды распустившись торжеством желтых цветов, явилось символом начала года в Хаотическом календаре. Кстати, осмотрев, сей календарь, вы спросите, почему Новый год - плавающий? В жидкости он, что ли, находится, или в сосуде каком-то? Могу вам сказать, нет точной даты - тут влияет дыхание близлежащих идолов.

   Раззефирится млечная стать 

   Я, вкрыляемый в основание 

   Двум великим богам и подстать 

   Отправляюсь на состязание.

Строки из одного из творений Симона Перцева раскрывает одно из настроений последних дней года. Волны безэфирья желают, чтобы год длился вечно, идолы же сворачивают время в бараний рог, и так все же проявляется цикличность. И вот в вашей голове наступил настоящий сумбур. О чем, собственно, речь? - вы спросите. Объясните слишком просто, чтобы не искуситься словоблудием. Во-первых, бога нет. Все древние знания, составленные прогрессивными наблюдателями тех времен, уничтожила религия, и ведь даже не реальные идолы виноваты, а простая слизь ума, дочь сахарных желаний, тщета. В-третьих, веселится ли кто-нибудь простодушно в наше время? В-четвертых, смерть поэзии. А ведь гонять шайбу по полю больших экспериментов, не приедем ли мы к чему-нибудь новому? Век плохих экспрессий не должен стоять в голом виде на остановке с названием "Старт" - во что одеть его? Глупые, да подумают о войне и безработице. Мы же оставим это обезьянничество, думая лишь об уме, единственном оружии в руках человеческого духа, предлагаем - а не объявить ли нам новый век умершей, казалось бы, лиры? Оставим лики и иконы первой ясности - предков слова. Их уже не вернуть. Век без чести - настоящая ртуть, то катающаяся шарами, то крутящаяся зловещим зеркалом. Каким еще может стать век поэтический? Давайте, однако, отдохнем от излияний и скажем прямо - пойдет ли кто-нибудь под нашими знаменами? Нынче в "Кунсткамере много" свободного места. Слабоумов и Нерусский, пораженные злом, ныне упражняют собой Север, Перцев, выстроив театр из жизни не желает более с ним полемизировать, К. Точкин и Г. Никто, отказавшись от света второй ясности, предались умонасилию бизнеса. Соня Спайдерс и В. Зарянский, те, пропав без объяснений, медленно склоняют головы перед челом времени. Сергей Го, герой барабана, один он, отрешенно наблюдая иное имя земли, тихо радуется изображению вечности. Но как же наши стихи? Или время еще не досыта накормлено мусором, трупом патриотизма и невежества?