Она задумчиво смотрела на своих детёнышей, слепо копошащихся у её тёплого

   живота. Уже пошла четвёртая неделя их жизни, а они всё ещё не открыли глаза.

   Один, кажется, и не слышит. Вон тот, чёрный, с пятном цвета неба на боку. И в

   кого у него такой окрас?

  

   Небо...Она попыталась вспомнить, когда же в последний раз видела чистое небо. После той яркой вспышки оно стало белым, и вот уже которую неделю не видно солнца. Сначала пошёл снег - и это в конце жаркого лета! Но он быстро растаял. И она забыла об этом. А вот сейчас вспомнила вновь. Есть ли связь между той вспышкой, неожиданным снегопадом и тем, что её недавно родившиеся щенки до сих пор слепы? А вчера, облизывая Пестрого, она почувствовала под языком странную вещь: между пальцев у него была натянута кожа. Она попыталась вспомнить, где же видела такое, и память охотничьей собаки тут же выдала ей картинку: лапы тех птиц, которых она вытаскивала за шею из воды, когда они падали туда после того, как хозяин опускал руку с кожаной петлёй. Ндаа...

  

   Зато третий малыш не вызывал у неё никакой тревоги. Крепкий, шустрый. Он первым

   выбрался из её утробы. И его первого она облизала. Серая, в бежевых подпалинах,

   густая шерсть. Как у неё. И уже стали прорезываться зубки. Отец был бы им

   доволен. Если бы не...

  

   Тогда, после вспышки и снега, она ещё с неделю ждала его возвращения, недоумевая, почему он так долго не появляется в их норе. Ведь ей нужно мясо, чтобы молока хватало на всех троих щенков. Ослабев от голода, она решила выйти, в надежде поймать неподалёку хоть какую-нибудь живность. С трудом выбравшись из глубокой норы, вырытой ими ещё прошлой весной под огромным валуном, она втянула воздух через напряженные ноздри - и шерсть на её загривке встала дыбом. Что-то не так было с окружающим её миром. Падал снег...

  

   В тот день она так и не решилась идти на поиски мужа - и пищи. Но на следующий голод и писк щенков, которым не хватало молока, заставили её превозмочь страх. Она долго внюхивалась и вслушивалась в пространство вокруг. Ни звука. Такого не бывало никогда за всю её уже немалую жизнь. В конце концов, решившись, она быстрой тенью бросилась в сторону озера. Там можно и напиться, и поймать лягушек. Чем не еда, когда нет времени искать что-то более существенное.

  

   Озера не было. Перед ней лежала огромная впадина, полная дохлых лягушек, рыб и высыхающих водорослей. Задумываться над этим не было ни желания, ни возможности. Она чувствовала опасность. Но помнила, что сейчас её главная задача - найти еду. Прыгнув в это месиво, она лапами стала разгребать дохлятину, надеясь, что найдет что-то посвежее. И её поиски были вознаграждены. Там, в глубине, она нашла несколько живых лягушек и шевелящих жабрами рыбин. Лягушек она проглотила тут же, а рыб в несколько ходок перенесла в нору и закопала в песке.

   Голод им больше не грозил.

  

   А спустя пару дней она нашла его, отца её детей. Она поняла, что это был ОН,

   только по тому, что у черной тени, которую она обнаружила на валуне, контур

   хвоста был как бы обрублен. Как и у НЕГО. Ему хвост отстрелила стрела одного из

   охотников. Она лизнула эту чёрную тень, которая так недавно была Им, живым. И,

   подняв морду к слепому небу, пропела песню прощания.

  

   С тех пор прошло три недели. Она смирилась с одиночеством. Теперь только забота

   о детях стала смыслом её жизни.

  

   Минуло ещё несколько дней. И она вздохнула с облегчением - у малышей открылись

   глаза. Стало легче с ними управляться. Лапы у всех троих были крепкими. Перепонки

   Пестрому не мешали рыть ямы и носиться вокруг валуна. Второй так и не слышал, но

   зато его прекрасно выручали нос и глаза. Вот если бы только их было два, а не

   четыре. Четыре блестящих черных глаза. Их дал ему Он взамен слуха? Да что же об

   этом думать? Ведь Четырёхглазый - её сын. И она любит его, каким бы он не был.

  

   Зато Первенец был без единого изъяна. Гибкий, поджарый, иногда по-щенячьи

   неуклюжий, но уже ловкий и сильный. Он быстрее других понял, куда и зачем уходит

   мать. И стал вместе с ней ходить к озеру, помогая разгребать вонючее месиво в

   поисках ещё живой дичи. А потом наловчился разрывать норы мышей и сусликов.

  

   Время шло. Стали забываться и неожиданный снег, и глухая тишина. Появилось

   солнце. Дожди постепенно заполняли водой чашу озера. Те же дожди смыли страшную

   тень на камне. Появились птицы. Но людей она так и не видела больше. Даже их

   теней...

  

   Щенки росли. Они уже стали почти такими же большими и рослыми, как и она. Всё

   чаще и всё дальше убегали они от родного логова. Однажды не вернулся Пёстрый. Она

   не стала волноваться. Знала, что пришло время ему идти своим путём. Просто

   проследила, куда уводили следы его перепончатых лап - за озеро.

   Потом исчез Четырёхглазый.

  

   Остался Первенец. Он был послушным сыном. Был помощником. Мать приглядывалась к

   нему, пытаясь найти в нём что-то, что отличало бы его ото всех других её щенков.

   Тех, которых она рождала до него. Но время шло, и Первенец превращался в

   сильного, ловкого пса. Он уже научился загонять дичь к притаившейся в засаде

   матери. Мог понять, когда надо было уступить дорогу огромному кабану или лосю и

   не ввязываться в драку с более опытными псами из других стай.

  

   Пришла весна. Земля стала окутываться первой зеленью, пробившейся сквозь грязный

   пепел прошедшей зимы. Птицы свили гнёзда и отложили в них пестрые яйца,

   наполненные будущей жизнью. Пришло время - и птенцы раскрыли желтые рты навстречу

   солнечным лучам, оглашая всё вокруг радостными гимнами жизни.

  

   Первенец ошалело носился по зелёным лужайкам, зарывался носом в молодую траву,

   катался по теплым песчаным проплешинам. И звонко лаял на мелькавших в зарослях

   зайцев. А, заслышав писк птенцов, передними лапами опирался на ствол дерева и

   вытягивал в струну свое длинное поджарое тело, стремясь увидеть, кто же это там,

   высоко над ним?

  

   Однажды, теплым погожим днём, сытый Первенец и его мать дремали у входа в нору,

   спасаясь от полуденного жара в тени валуна. Внезапно их сон был нарушен

   тревожными криками птиц. Первенец поднял голову и взглянул в сторону ближайшего

   дерева. Что-то копошилось между его корней. Пёс медленно, крадучись, подобрался

   поближе. Перед ним на земле беспомощным бугорком лежал выпавший из гнезда птенец.

   Слабые крылышки были раскинуты по земле. Тонкая шейка тянулась вверх, туда, где в

   недосягаемой высоте осталось его гнездо. Из широко открытого рта вырывались

   истошные крики о помощи. Но ему не мог помочь никто.

  

   Первенец лег неподалёку и стал ждать. Чего он ждал, не мог понять и он сам. Время

   шло. Птенец слабел. Крик его затихал. А глаза стали затягиваться мутной серой

   плёнкой.

   И тогда Первенец встал и подошёл к малышу. Мать наблюдала за каждым его

   движением. Вот пёс опустил голову к земле. Пасть его раскрылась. И на пятачке

   земли осталась только примятая трава. Птицы отчаянно кричали, не смея напасть на

   огромную собаку.

  

   А Первенец стоял, высоко подняв голову и будто чего-то ждал, вслушиваясь в себя. Потом, в какой-то миг, тело его напряглось, всеми четырьмя лапами он оттолкнулся от земли - и взлетел. Тело его поднималось всё выше и выше, пока не достигло уровня тех ветвей, на которых притулилось осиротевшее гнездо. Движением хвоста и лап пёс направил свое тело к этой чаше, выложенной теплым пухом. На какой-то миг казалось, что он не сможет остановить свой полёт и протаранит гнездо. Но ему удалось зависнуть в нескольких сантиметрах от его края. И тогда он открыл пасть, и живой птенец упал в тепло родного дома. Птицы затихли. Затих ветер. Облака остановили свой бег.

   Мать перевела остановившееся дыхание.

  

   А её сын, оттолкнувшись от ветки, полетел ввысь, распластавшись между потоками

   воздуха.

   Он летел.

   И она любовалась им, своим первенцем, его свободным полётом.

   Пока он не исчез тёмной точкой в сиянии солнечных лучей...